Пусть умирают дураки - Марио Пьюзо

Не потому ли женщины так часто плачут? Что больше не могут возвратиться в младенчество? Мужчины могут. Могут, это абсолютно точно. Мужчины снова могут стать младенцами. А женщины не могут. Отцы могут стать младенцами. Матери — не могут.

Он всегда говорил, что чувствует себя со мной в безопасности. И я понимала, что он имеет в виду. Когда мы бывали с ним вдвоем, я видела, как напряженность покидает его лицо. Глаза становятся мягче. А когда мы лежим вместе, обнаженные, чувствуя кожу друг друга, и я обнимаю его и действительно люблю — я слышу его дыхание, будто кошачье урчание. И в эти короткие минуты он счастлив — я это знаю. И то, что я смогла это сделать — чистое волшебство. И из-за того, что я была единственным человеком во всем свете, способным дать ему это ощущение, я чувствовала, что чего-то стою. Что я и в самом деле что-то значу. Что я не просто шлюха, которую можно драть; не просто кто-то, с кем можно поговорить и продемонстрировать свой интеллект. Я чувствовала себя настоящей ведьмой, ведьмой любви, доброй ведьмой — и это было потрясно. В такой момент мы оба смогли бы умереть счастливыми, в буквальном смысле — умереть счастливыми. Могли бы посмотреть в лицо смерти и не убояться. Но только в эти короткие мгновения. Ничто не длится вечно. И никогда не будет. А мы намеренно приближаем конец, теперь я это ясно вижу. Придет день, и он скажет: «Я больше не чувствую себя в безопасности». И никогда я не буду его больше любить.

Нет, я не Молли Блум. Джойс, сукин ты сын. Она говорила да, да, да, а муж ее говорил нет, нет, нет. Не стану я спать с мужиком, который говорит «нет». Больше никогда не стану.

Мерлин спал. Дженел встала с постели и пододвинула кресло к окну. Закурила и стала смотреть в темноту. Она слышала, как Мерлин метался в кровати, одолеваемый беспокойными сновидениями. Он что-то бормотал во сне, но ей было все равно. Пошел он… Пошли бы они все…

МЕРЛИН

На руках у Дженел боксерские перчатки, матово-красные с белыми завязками. Она стоит напротив меня в классической боксерской стойке: левая рука вытянута, правая согнута, готовая нанести нокаутирующий удар. На ней белые атласные спортивные трусы. На ногах — теннисные туфли с резинками, без шнурков. Ее красивое лицо выражает решительность. Губы, изящно очерченные и чувственные, плотно сжаты, а белый подбородок прижат к плечу. Вид у нее угрожающий. Меня гипнотизировали ее обнаженные груди, кремово-белые с ярко-красными кружками сосков, набухших от выброса адреналина, но в предвкушении не любви, а яростной схватки.

Я улыбаюсь ей. Она не отвечает улыбкой. Будто молния, мелькает ее левая рука, нанося мне удар в челюсть, и я говорю:

— Ах, Дженел.

Она наносит еще два жестких удара левой. Чертовски больно, и я ощущаю привкус крови во рту. Танцуя, она отходит от меня. Я вытягиваю руки — на них тоже, оказывается, красные перчатки. Скользнув вперед в своих спортивных туфлях, я подтягиваю трусы. В этот момент Дженел кидается на меня и мощно бьет правой. У меня буквально сыплются искры из глаз. Пританцовывая, она вновь отдаляется от меня, гипнотизируя красными сосками своих прыгающих, будто мячики, грудей.

Я начинаю атаку и загоняю ее в угол. Она приседает, согнувшись, защищая голову перчатками. Хук с левой, нацеленный в ее изящно округлый живот, мне так и не удается провести — бархатная кожа, которой столько раз я касался языком, будто отталкивает мою руку. Мы входим в клинч, и я говорю ей:

— Ах, Дженел, прекрати, я люблю тебя, милая.

Она оттанцовывает назад и снова бьет. Ощущение такое, будто кошка вцепилась в мою бровь, и из брови начинает капать кровь. Ослепленный я слышу свой голос:

— О, Боже!

Вытирая кровь, я вижу, что она стоит посреди ринга, ожидая меня. Ее светлые волосы туго стянуты на затылке, а кольцо из горного хрусталя, удерживающее их, завораживающе сверкает, будто магический кристалл. Следуют еще два молниеносных удара: ее маленькие красные перчатки вонзаются в мое тело, словно языки пламени. На этот раз она плохо прикрылась, и я могу нанести удар в это изящное милое лицо. Мои руки не желают двигаться. Единственное, что могло бы спасти меня — это клинч. Танцуя, она пытается обойти меня. Видя, что она ускользает, я хватаю ее поперек талии и резко поворачиваю спиной к себе. Трусы прикрывают лишь переднюю часть ее тела, так что я могу видеть ее спину и обнаженные красивые ягодицы, округлые и упругие, к которым я всегда прижимался, когда мы были в постели. Сердце пронзает острая боль, и я думаю, какого черта ей вздумалось драться со мной? Удерживая ее за талию, я шепчу ей в ухо:

— Ляг на живот.

Я запомнил ощущение тонких нитей ее золотых волос на языке. Быстро развернувшись, она наносит мне прямой удар справа, я даже не успеваю заметить опасность — и вот, как будто в замедленном темпе, я взлетаю в воздух и падаю на канаты. Ошеломленный, я все же встаю на одно колено и слышу, как она считает до десяти тем приятным теплым голосом, которым она всегда звала меня к себе. Все еще стоя на одном колене, я молча смотрю на нее.

Она улыбается, а потом я слышу, как она повторяет: «Десять, десять, десять» — жестко, с напором, а потом радостная улыбка озаряет ее лицо, и она вскидывает вверх руки, прыгая от счастья. Словно откуда-то издалека доносится триумфальный рев — это миллионы женщин вопят от радости, а какая-то женщина, коренастая, вскакивает на ринг и обнимает Дженел, На этой женщине толстый свитер с высоким воротом, скрывающий чудовищных размеров груди. Надпись на груди гласит: «ЧЕМПИОН». Я плачу.

Потом Дженел подходит ко мне и помогает подняться.

— Это был честный бой, — все время повторяет она, — честная победа, и чистая, — А я сквозь слезы отвечаю:

— Нет, нет, ты не победила.

И тут я проснулся и протянул руку, чтобы обнять ее. Но ее не было рядом в постели. Я встал с постели и голышом пошел в гостиную. В темноте мерцал огонек ее сигареты. Она сидела в кресле и смотрела, как на город опускается туманный рассвет.

Я подошел к ней и нащупал руками ее лицо. Не было никакой крови, черты его не были изуродованы. Моя рука легла на ее грудь, и я почувствовал бархатное прикосновение ее руки на своей.

— Говори, что хочешь, мне все равно, — сказал я. — Я люблю тебя, хоть и не знаю, что это значит.

Она не ответила.

Прошло несколько минут. Она встала и отвела меня назад в спальню. Мы занялись любовью. А потом уснули, обнявшись. Засыпая, я пробормотал:

— Бог ты мой, ты ведь чуть не прикончила меня.

Она засмеялась.

Что-то разбудило меня, ворвавшись в мой глубокий сон. Розовый калифорнийский рассвет просачивался сквозь неплотно сдвинутые шторы, и я услышал, что звонит телефон. Несколько секунд я просто продолжал лежать. Дженел спала, почти с головой закрывшись одеялом. Она лежала на дальнем краю кровати, отодвинувшись от меня. Телефон не умолкал, и меня охватило паническое чувство. Здесь, в Лос-Анджелесе, раннее утро, значит звонили из Нью-Йорка, и звонила моя жена. Валери никогда не звонила мне просто так, значит что-то случилось с кем-нибудь из детей. Я чувствовал себя, кроме того, и виноватым, ведь я буду разговаривать с женой, находясь в постели рядом с Дженел. Поднимая трубку, я надеялся, что она все же не проснется.