Сердце убийцы - Мика Ртуть

Но вместо того чтобы делать из Суарда город счастья и солнца — она лишь велела сияющим эфирным потокам улечься и успокоиться. И оградить Тигренка от… от всего. В особенности — от того, кто сейчас звал ее по имени и хотел сказать что-то без сомнения очень важное.

В самом деле важное, она знала совершенно точно. И знала, что должна выслушать. Потому что… просто потому что. Надо. Даром что ужасно не хочется одеваться, спускаться вниз и встречаться лицом к лицу с отродьем Бездны.

Возможно, потому что ей… стыдно.

«Глупости», — сказала она сама себе и уверенно задрала подбородок.

Глупости. Она ничего ни в чем перед ним не виновата. Она ничего ему не обещала, а то что было до его предательства — уже не в счет.

Сбежав по лестнице в гостиную и встретившись глазами с черными, полными обжигающего пламени глазами темного шера Бастерхази, она задрала подбородок еще выше и еще сильнее развернула плечи. Да, она не стала заморачиваться парадным платьем, ограничившись лишь бриджами и белоснежной рубахой, но это не имеет значения. Она в любом наряде принцесса. Принцесса Суардис, а Суардисы не прощают предателей.

Стоит помнить об этом, когда ее касаются бархатные, горячие крылья божественной тьмы. Касаются, лаская и обещая защиту, понимание и любовь. И весь он, темный шер Бастерхази, ее первый возлюбленный, ее кошмар и наваждение, сейчас вовсе не похож на себя. То есть… на себя-вчерашнего. Себя-ненавидящего. Себя-надменного. Не похож на ту темную сволочь, которая требовала покориться и отдаться, угрожая смертью ее брата.

Зато был очень похож на того Роне, который пришел к ней на балкон, полный звездных фиалок, и шептал: «Сделай то, что хочешь, моя Гроза. Я — твой».

«Я — твой», — говорили жаркие, нежные протуберанцы его тьмы.

«Я — твой», — кричали напряженные плечи, искусанные губы, ищущие ее взгляда глаза.

«Мне плохо и одиноко без тебя, позволь мне вернуться, люби меня снова», — орали, трубили четыре шага ей навстречу, едва касаясь пола, четыре шага его шага — и два ее. Навстречу. Ему, тому Роне, которого она любила, которому когда-то обещала свое сердце, свою жизнь и драконью кровь в своих жилах.

Они остановились оба. Резко. Словно наткнувшись на стену.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его взгляд скользнул по ее лицу вниз, к шее и выглядывающим из распахнутого ворота рубахи ключицам, к оставленным зубами Тигренка меткам на бледной коже.

Метки тут же загорелись огнем, показалось — засветились. Все. И под рубахой тоже.

По лицу Роне скользнула болезненная гримаса, тут же сменившаяся чуть кривой, но очень понимающей усмешкой. Не агрессивной и надменной, как вчера, а какой-то горькой. И он сделал еще один шаг. К ней. Словно говоря: неважно. Не имеет значения, с кем ты только что занималась любовью. Ведь это не всерьез. Не всерьез, правда же?

Всерьез, ответила она так же молча. То, что было со мной только что — было очень всерьез. И отказываться от этого она не собирается. Даже если от касаний бархатной тьмы подкашиваются колени, а глупое сердце рвется навстречу.

— Что вам угодно, темный шер? — спросила Шуалейда уверенным, поистине королевским тоном.

И так же уверенно свернула метнувшиеся навстречу Роне эфирные потоки в плотный и острый защитный кокон. Ни к чему ему видеть ее метания между тьмой и светом. Любовью настоящей и любовью прошлой… да, прошлой! Ведь прошлой же! Она не может любить сразу всех — и Тигренка, и Роне, и Дайма! Это просто невозможно! Они никогда на это не согласятся. Ни-ког-да. И она тоже не согласится. Ни делить Тигренка с кем-то, ни доверить его — никому. Ни-ко-му!

— Мне угодно… прощения, — едва заметно дрогнув голосом, но так и продолжая нежно касаться ее брони своими эфирными крыльями, ответил темный шер Бастерхази.

Шуалейда пожала плечами, стараясь не слишком громко (и точно не вслух) проклинать Двуединых. Подарить ей Тигренка, когда боль от потери Роне и Дайма сводила ее с ума, и тут же поманить исполнением самой больной, самой заветной мечты… Именно поманить, верить в искреннее раскаяние и любовь темного шера было бы с ее стороны опасной глупостью. Уже как-то поверила. Спасибо. Хватит.

— Не думаю, что вам в самом деле нужно именно прощение, — ответила она со всей возможной надменностью. — Для разнообразия вы можете сказать правду. Раз уж вломились в мои покои.

Бастерхази на миг раздул ноздри — гневно, упрямо, привычно. Но тут же выдохнул и сделал к ней еще один шаг. Слишком близко. Так близко, что его полыхающая всеми оттенками заката аура касалась ее кожи. Как тепло. Как бархат. Как поцелуй.

— Конечно, моя Гроза, — непривычно мягко сказал он. — Правду и только правду, ведь ты всегда знаешь, где ложь, не так ли?

Шу лишь передернула плечами и отступила на полшага.

Да. Она всегда знает, где ложь. Но далеко не всегда не-ложь и правда — одно и то же. Темный шер Бастерхази преподал ей отличный урок на эту тему. Впрочем, не он один. Светлый шер Дюбрайн тоже прекрасный учитель.

Злые, насмешливые боги! Почему она сейчас чувствует себя предательницей, а? Ведь она не сделала ничего плохого! Просто… просто она любит Тигренка. С этим ведь ничего нельзя сделать. И не нужно. Любовь это божественный дар, ее нельзя игнорировать.

— Прости меня, Шу. Я поступал как безмозглый идиот, — продолжил Бастерхази. Искренне. Без малейших намеков на ложь. — Ненавидел тебя, обвинял шис знает в чем, а сам… то, что я сделал с Каетано, как пытался принудить тебя… мне стыдно. Мне очень стыдно.

— Ну и? — снова дернула плечами Шу.

Ей было неудобно. Что-то внутри отчаянно тянулось к темному шеру, требовало немедленно преодолеть последний разделяющий их шаг, стереть с его бровей эту горькую складку, прижаться к сильной надежной груди и наконец-то облегченно выдохнуть. Ведь он любит ее, он сожалеет, теперь все непонимания позади! Вот только… любит ли?

— Я не думал, что все зайдет так далеко. Правда, ужасно глупо вышло. Знал же, что ты никогда не поддашься на это все… Вы, Суардисы, гордые, как сам Хисс. Наверное, я сошел с ума, надеясь на твою капитуляцию. Но я не хотел такого! Поверь, того что получилось, я совсем не хотел…

— Тебя никто не неволил. — Она отступила еще на полшага. — И если ты думал, что я… что меня можно заставить…

— То у меня полный сквозняк на чердаке, — горько и насмешливо закончил Бастерхази. — Ты права, сквозняк. Я вконец запутался. Я не должен был…

— О да, — кивнула Шуалейда. — Не должен.

Почему-то сейчас ей совершенно не было жаль темного шера, несмотря на то, что он не прятал своей боли, тоски и сожаления. Наоборот, ей очень хотелось, чтобы он наконец-то ощутил всю ту боль, тоску и страх, которые кипели в ней все эти месяцы. С того самого дня, как он — да, он, темный шер собственной персоной! — предал ее, наплевал на ее любовь, едва не превратил ее в свою игрушку, едва не убил Дайма…