Тощие ножки и не только - Том Роббинс

Что касается письма Эллен Черри, то оно было предельно сжатым и уместилось на открытке: «Дорогой Супруг и Мастер Маскарада», говорилось в нем. «Спасибо за прекрасные розы. Я с самого начала знала, что это ты».

Самолет, которым прилетела Пэтси, опоздал на целый час – его колеса коснулись взлетно-посадочной полосы ровно в полдень за день до Рождества. Эмоции Пэтси прибыли в том же взъерошенном состоянии, что и ее прическа.

– Еще одна деревенская букашка прибыла на штурм большого города, – заявила миссис Чарльз, выходя в зал прилетов. – О Господи, ну почему я не осталась там, где прожила всю жизнь, где мне самое место? Я уже слишком стара. Чует мое нутро: пребывание в этой мясорубке будет стоить мне добрую часть моей страховки. У меня такое чувство, будто я доверила свою сумочку первому встречному, чтобы ему было легче меня обобрать как липку.

– Ах, мама, не прибедняйся. Не такая уж ты деревенская простушка, как притворяешься. И еще совсем не стара. Вот увидишь, ты не успеешь и глазом моргнуть, как привыкнешь к Нью-Йорку. А деньжата твои живо прикарманят квартирные хозяйки и магазины.

Вечером они зажарили цыпленка и украсили довольно жидкую елочку, которая выглядела столь же несчастной и растерянной, что и Пэтси. А еще они выпили довольно прилично рома с яичным ликером Ужин закончился тем, что обе расплакались, главным образом по Верлину, хотя с десяток слезинок были зарезервированы для Бумера Петуэя и еще кое-кого из мужчин. На следующее утро Пэтси проявила уже большую трезвость суждений.

– Уж если Бад приноровился к жизни в этом муравейнике, и ничего, не жалуется, – рассуждала она, поглощая за завтраком бекон, – то чем я хуже?

– Все будет прекрасно, мама. Вот увидишь. Только давай не будем вспоминать дядю Бада, хорошо?

– Он обидится, если мы с ним не встретимся.

– Ладно, но только не у меня дома.

Затем они переключились на тему «И+И». В конце концов Эллен Черри даже рассказала матери про Саломею, про ее бесчисленных поклонников и о том, какой крупный конфликт назревал среди завсегдатаев ресторана. Партия Танца Семи Покрывал против партии Суперкубка. Пэтси слушала в полном восторге и назадавала кучу вопросов.

– Я сама с удовольствие танцевала бы, – задумчиво произнесла она, описав вилкой круг над тарелкой с вафлями – словно то была и не вилка вовсе, а подбитый самолет, выискивающий, где ему совершить посадку.

Свою первую неделю в Нью-Йорке Пэтси отказывалась выходить из дому одна, без сопровождения дочери Пока Эллен Черри была на работе, Пэтси прибиралась в квартире либо нагишом танцевала под музыку братьев Не вилл – вернее, в одних своих знаменитых белых сапожках.

– Этот город режет ухо. Просто удивительно, что у тебя на барабанных перепонках еще нет мозолей от шума, – сказала она дочери как-то раз, стоя у окна.

– И такое случается, – согласилась Эллен Черри. – Но порой постоянный шум может от полировать человека до блеска. Помню, как-то раз Бумер написал мне в письме о Ближнем Востоке: «Чем жестче и грубее становится мир вокруг нас, тем нежнее я кажусь самому себе». Как мне кажется, с тобой происходит то же самое.

– Ох уж этот Бумер!

– Это точно, – вздохнула Эллен Черри. – Ох уж этот Бумер.

В конце концов Эллен Черри стала брать мать с собой в ресторан. Пэтси помогала на кухне и обслуживала столики в баре. Это давало ей возможность чем-то заняться, поближе рассмотреть настенное творение дочери, а также стать свидетельницей развития конфликта между Танцем и Кубком. Ей не надо было объяснять притягательность футбольной игры, хотя бы потому, что в глазах Пэтси именно футбол раньше времени свел в могилу ее супруга. Однако, впервые увидев собственными глазами Саломею, она поняла всю силу колдовских чар, коими девушка опутывала зрителей.

– Боже милостивый! – воскликнула Пэтси. – Что за тощая недожаренная рыбешка! Вижу-вижу, если кто не хочет, чтобы она к нему прилипла, беднягу спасет разве что слой тефлона!

Через несколько дней в баре вспыхнула потасовка. Все началось с того, что клиентка – ненавистница Кубка до крови расцарапала ярко накрашенными ногтями щеку собственному супругу, после чего конфликт перебросился и на другие столики. Тогда, чтобы положить конец безобразию, детектив Шафто – а что ему оставалось делать? – выхватил свой тупорылый тридцать восьмой и пальнул в воздух. Пуля рикошетом отскочила от трубы на потолке и застряла в настенной росписи. Из оставленного пулей отверстия донесся звук, чем-то отдаленно напоминавший волчий вой.

* * *

– Этим все решено, – произнес Абу, когда они со Спайком вернулись в ресторан из теннисного клуба. Шафто и охранник все еще с пеной у рта спорили о том, имел ли право детектив пронести в ресторан оружие.

– Этим все решено. Никакого голосования.

– Ох-хо-хо! – воскликнул Спайк. – Не ресторан, а прямо-таки банановая республика.

– Помнится, у тебя имелся какой-то план, – напомнил ему Абу.

– Верно. Мы отменяем голосование, и в действие вступает план Б.

План Б был целиком и полностью детищем Спайка. Тот был настолько озабочен разногласиями между сторонниками Суперкубка и сторонниками танца, что выразил готовность приобрести несколько промышленных обогревателей и холщовый тент, чтобы на время вынести гигантский телевизор во двор за рестораном. Разумеется, там будет не столь тепло и уютно, как внутри, однако туда будут приносить еду и напитки, и те клиенты, что еще не решили для себя, к какой партии им примкнуть, могут при желании перемещаться из зала во двор и обратно, глядя то на Суперкубок, то на Танец Семи Покрывал.

До судьбоносного воскресенья оставалось всего восемь дней, и такой компромисс всех несказанно обрадовал.

– Должно сработать, – пробормотал Шафто. – Хотя бы на бумаге.

В понедельник, семнадцатого января, Пэтси днем обедала с Бадди Винклером. Она долго умоляла Эллен Черри пойти вместе с ней – но без толку. В результате Пэтси рискнула отправиться к Бадди одна и после девяти или десяти робких попыток даже умудрилась самостоятельно поймать такси. К ее вящему удивлению, адрес, где ее высадил таксист, оказался рестораном с ближневосточной кухней.

– И мы будем тут есть? – спросила она после того, как смутила преподобного жаркими объятиями.

– Да. Потому что утром я улетаю в Иерусалим, и мне надо привыкнуть к тамошней кухне. Мне там предстоит масса дел, и я не могу позволить, чтобы меня отвлекали такие вещи, как несварение желудка. А теперь заранее отвечу на твой следующий вопрос: почему я решил провести акклиматизацию именно здесь, а не в той омерзительной Гоморре, где единственная дочь Верлина Чарльза разбивает сердце своего покойного отца.

– Вот и ошибся, Бад, – возразила Пэтси. – Я всего лишь хотела спросить тебя, у кого ты одеваешься? Костюмчик-то на тебе ладный, а вот галстук – селедка какая-то, а не галстук. Да и рубашка явно перекрахмалена. Я просто собиралась спросить, не нужна ли тебе заботливая женская рука. То есть я имею в виду твой гардероб. Ну а теперь, поскольку ты сам признался мне, что улетаешь в этот, как его там, Из-ра-иль, я знаю, какой вопрос должна тебе задать: «Зачем?» Какая нелегкая несет тебя туда? Что ты там забыл? Можно подумать, я знаю, почему ты ни за что не стал бы обедать у «Исаака и Исмаила», хотя Верлин один раз там ел. Что тотчас подводит нас к следующему вопросу, вернее, к двум. Можно ли разбить сердце тому, кто уже мертв? Считаешь ли ты, что когда Иисус снова придет в этот мир, чтобы править Иерусалимом, то в местном меню будут исключительно печенье и ветчинный соус?