Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама - Барбара Такман

Отказ Конгресса позволить США предпринять повторную интервенцию представлял собой функционирование, а вовсе не «остановку политических процессов нашей демократической системы», как горестно стенал Киссинджер. В большей степени, чем недостаточная решимость довести дело до конца, Америку подвело то, что она слишком поздно осознала: процесс явно не отвечает ее собственным интересам и наносит вред — и опоздала с принятием политической ответственности за его прекращение. В конце концов это произошло, но слишком поздно, чтобы избежать наказания. Людские потери оправданы, когда считается, что они послужили достижению какой-либо цели. Но они вызывают горькое сожаление, когда, как в данном случае, 45 тысяч убитых и 300 тысяч раненых стали напрасными жертвами. Затраты на ведение войны, которые под конец ежегодно насчитывали около 20 миллиардов долларов, за почти десять лет составили около 150 миллиардов долларов, что превысило нормальный военный бюджет, и настолько деформировали экономику, что она до сих пор не пришла в нормальное состояние.

Однако еще более важным, чем материальные последствия, стало падение авторитета государственной власти и доверия к ней. Законы, принятые Конгрессом в послевоенные годы, часто бывали направлены на ограничение президентской власти в различных сферах ее применения. Это делалось из предположения, что без таких ограничений президент будет действовать неадекватно или незаконно. Общество также стало более недоверчивым, и многие люди заняли позицию, которую в двух словах выразил сотрудник Белого дома Гордон Стракан, когда в ответ на вопрос комиссии Эрвина, какой совет он дал бы тем молодым людям, что желают попасть на государственную службу, ответил: «Держаться от нее подальше». У многих вера в добропорядочность нашей страны сменилась скептическим отношением. Кто после Вьетнама осмелился бы вполне искренне сказать, что Америка есть «последняя надежда человечества?» Если свести к одному слову, то Америка лишилась во Вьетнаме своей добродетели.

Безумие, которое привело к подобному результату, начинается с постоянной чрезмерной реакции, породившей такие измышления, как оказавшаяся в опасности «национальная безопасность», «жизненные интересы» и «взятые на себя обязательства». Все эти иллюзии очень быстро начали жить собственной жизнью, околдовывая своих изобретателей. В этом процессе главной движущей силой был Даллес, который, сокрушив до основания достигнутый в Женеве компромисс и утвердив Америку в роли гаранта безопасности одной стороны и непреклонного оппонента другой, стал инициатором всего, что за этим последовало. Чрезмерное рвение Даллеса, сделавшее его Савонаролой внешней политики, завораживало и тех, кто с ним работал, и его преемников, которые механически повторяли заклинания о «национальной безопасности» и «жизненных интересах». Они делали это не столько в силу убеждений, сколько для того, чтобы на словах признавать эти реалии «холодной войны» или чтобы использовать их в качестве средств запугивания с целью выбить из Конгресса ассигнования. Даже в 1975 году президент Форд заявил Конгрессу, что нежелание голосовать за оказание помощи Южному Вьетнаму подорвет «доверие» к Америке как к надежному союзнику, каковое «необходимо для нашей национальной безопасности». Спустя два месяца Киссинджер тоже вернулся к этой теме, заявив на пресс-конференции, что если позволить Южному Вьетнаму обанкротиться, он в течение определенного периода будет представлять «фундаментальную угрозу безопасности Соединенных Штатов».

Примером чрезмерной реакции являются и фокусы, связанные с призрачной угрозой реализации «принципа домино», все эти бредовые картины дымящихся развалин, сдачи Тихоокеанского региона и отступления на рубежи Сан-Франциско, россказни о таких «малых драконах», как неуловимый «Центральный совет Южного Вьетнама», и наконец паранойя, которая привела Белый дом к Уотергейту. В более серьезном отношении чрезмерная реакция ознаменовалась колоссальным растрачиванием американской мощи и ресурсов для достижения цели, которая по чудовищному недомыслию была включена в сферу национальных интересов. При рассмотрении данного вопроса имело место поразительное отсутствие здравомыслия. Еще в 1971 году генерал Риджуэй писал, что «не надо обладать большой проницательностью, чтобы понять… у Соединенных Штатов там нет никаких подлинно жизненных интересов… и обязательство при необходимости принять крайние меры было грубым просчетом».

Второй глупостью оказалась иллюзия всесилия, которая имела много общего с папской иллюзией неуязвимости; третья глупость состояла в тупоголовости и «когнитивном диссонансе»; четвертая в тактике «манипулирования рычагами», которая стала заменять здравомыслие.

Поддавшись иллюзии всесилия, американские политики считали само собой разумеющимся, что при достижении поставленной цели, особенно в Азии, всегда можно сделать так, чтобы преобладающую роль играли твердые намерения и энтузиазм американцев. Основанием для этого предположения был энергичный характер создавшей себя нации, а также оставшееся со времен Второй мировой войны ощущение сверхкомпетентности и необычайной мощи. Если это и было «державным высокомерием», как выразился сенатор Фулбрайт, то явно не тем самым роковым высокомерием и чрезмерным расширением границ, погубившим Афины и Наполеона, а в XX столетии — Германию и Японию. Американцы не смогли понять, что у других народов существуют проблемы и конфликты, которые нельзя разрешить с помощью применения американской силы или американских методов — или даже с помощью американской благосклонности. «Строительство наций» оказалось самой дерзкой из всех иллюзий. Люди, заселившие Североамериканский континент, построили государство, протянувшееся от Плимутского камня и Вэлли-Фордж до крайнего Запада, но собственный успех не научил их тому, что и в других местах только сами жители могут запустить этот процесс.

Недомыслие и ставшая привычной фраза «не сбивайте меня с толку этими фактами» являются распространенной повсюду глупостью, но никто и нигде не проявил ее так явно, как это сделали высшие эшелоны Вашингтона по отношению к Вьетнаму. Их крупнейшим просчетом оказалась недооценка заинтересованности Северного Вьетнама в достижении поставленной цели. Мотивация противника стала тем элементом, который был упущен в американских расчетах, и поэтому Вашингтон мог не придавать значения всем свидетельствам усиления националистических настроений и страстного желания добиться независимости, каковое, как еще в 1945 году объявил Ханой, «больше ничто не сможет сдержать». Вашингтон не принял во внимание предостережение генерала Леклерка, утверждавшего, что завоевание этой страны обойдется в полмиллиона жертв, и «даже тогда его нельзя будет осуществить». США пренебрегли демонстрацией стремительного натиска и мощи, с помощью которых в сражении при Дьен Бьен Фу была одержана победа над французской армией, оснащенной современным вооружением, а впоследствии упрямо игнорировали все прочие свидетельства.

Ответственные лица объясняют отказ Америки принимать в расчет непреклонную волю и способности противника незнанием вьетнамской истории, традиций и особенностей национального характера. По словам одного высокопоставленного чиновника, у них «в распоряжении не было соответствующих экспертов». Но о длительном сопротивлении вьетнамцев иностранному владычеству можно узнать из любой книги по истории Индокитая. Тактичное наведение справок у представителей французской колониальной администрации, которые значительную часть своей жизни провели во Вьетнаме, восполнило бы недостаток опыта американцев. Даже поверхностное знакомство с этим регионом, когда оттуда стали поступать первые отчеты, позволяло получать заслуживающую доверия информацию. Не отсутствие знаний, а отказ верить свидетельствам и, что еще важнее, отказ придавать политическое значение какой-то там «четырехразрядной» азиатской стране и признавать, что у нее есть своя неизменная цель, оказались определяющими факторами, почти как в случае с отношением британцев к американским колониям. Ирония истории неумолима.