За пригоршню чар - Ким Харрисон

Кто-то кричал. Захлопали дверцы машин, загомонили люди. Яповернулась к Питеру. Ох, черт.

Я попыталась пошевелиться — нога не двигалась. Успевперепугаться, я все же решила, что она не двигается потому, что застряла, а непотому что сломана. Ногу заклинило между колонкой переключателя и сиденьем.Джинсы ниже колена почернели от влаги. Наверное, где-то там порез. Глаза тупосмотрели на ногу. На голени. Порез на голени.

— Эй! — позвал добравшийся до окна человек. Онцеплялся за пустую раму толстыми пальцами, на одном было обручальноекольцо. — Как вы там?

Да просто в шоколаде!.. Я тупо моргала ему в лицо. Хотелачто-то сказать, но губы не шевелились. Вылетел какой-то жуткий звук.

Не двигайтесь. Я вызвал скорую, а вам лучше нешевелиться. — Он глянул на Питера и отвернулся. Слышно было, как еговырвало.

Питер, — прошептала я. В груди жгло, дышать нормальноне удавалось, и я дышала мелкими вдохами, силясь отстегнуть ремень. Наконец удалось,и под крики людей, сбегавшихся как муравьи на дохлую гусеницу, я высвободиланогу. Пока еще нигде не болело, но ясно было, что это ненадолго.

Питер, — позвала я опять, трогая его лицо. Глаза у негобыли закрыты, но он дышал. Из рваной раны над глазом текла кровь. Я отстегнулаего ремень, веки у него затрепетали.

Рэйчел? — сказал он, кривясь от боли. — Я еще немертв?

Нет, солнышко, — ответила я, гладя его по щеке. Поройпереход от жизни к смерти происходит в один миг, но не с такими ранами, и некогда солнце еще высоко. Его ждет долгий сон, и только потом он встанетневредимым и жаждущим. Я сумела выдавить улыбку, сняла амулет от боли и наделана него. У меня только в груди болело, а больше я ничего не чувствовала, всеонемело и внутри, и снаружи.

Питер был страшно бледен, на коленях у него лужей собираласькровь.

Все хорошо, — сказала я, окровавленными пальцамипоправляя на нем плащ, чтобы не смотреть на его грудь. — Ноги у тебя вполном порядке, и руки тоже. На лбу порез, и грудная клетка очень пострадала.Но через неделю ты поведешь меня танцевать.

Выходи, — прошептал он. — Выбирайся и взорвигрузовик. Черт, даже умереть нормально не могу. Не хочу гореть… — Онзаплакал, слезы промыли дорожки на окровавленном лице, — Не хочу гореть…

Мне казалось, он не выживет, даже если скорая успеетвовремя.

— И не надо. Я не буду тебя сжигать.

Сейчас меня стошнит. Все к тому идет.

— Я боюсь, — простонал он. Воздух с бульканьемвыходил из его залитых кровью легких. Только бы он кашлять не начал…

По осколкам разбитого стекла я придвинулась к Питеру,осторожно притянула к себе исковерканное тело.

Солнце светит, — сказала я, зажмуриваясь от нахлынувшихвоспоминаний об отце. — Точно как ты хотел. Ты чувствуешь? Уже скоро. Ябуду с тобой.

Спасибо, — сказал он пугающе слабым голосом. —Спасибо, что попыталась включить фары. Мне показалось даже, что меня как будтостоит спасать.

У меня горло сдавило.

— Тебя стоит спасать.

Слезы лились у меня по щекам, я нежно-нежно его укачивала.Он дышал с жуткими всхлипами — это говорила сама боль, и меня пронзилосостраданием. Он вздрогнул всем телом, я прижала его крепче, хоть и знала, чтоделаю ему больно. Слезы обжигали мне руку. Вокруг шумели люди, но нас никто нетронет. Мы отделены от них вечностью.

Тело Питера вдруг осознало, что умирает, и с подстегнутойадреналином силой принялось бороться за жизнь. Прижав его голову к груди, яудерживала его в ожидании судорог и зарыдала, когда они принялись сотрясатьего, будто вырывая тело у души.

Черт, черт, черт. Со мной это уже было. Почему мне выпалоэто опять?

Питер затих.

Укачивая его — теперь ради себя, не ради него, — ярыдала так, что становилось больно моим несчастным ребрам. Пусть, пусть бытолько это было правильно! Пусть не зря!

Но мне казалось, что все неправильно.

Рэйчел! — крикнул Дженкс; он, оказывается, тут стоял.Руки у него были теплые и чистые, не липкие, как у меня. Подергав дверь, онпросунул руку в окно и разблокировал ее. Когда дверь открылась, я отпустилаПитера. Поджатой ноге стало вроде как холодно, я на нее глянула ипочувствовала, как голова уезжает. На штанине расплывалось мокрое пятно, а поновенькой кроссовке бежал красный ручеек. Может, нога больше пострадала, чеммне казалось.

Питера вытащи, — прошептала я. — Ой. Ой,нет! — Дженкс поволок меня к двери, прочь от Питера. Подхватив меня наруки — я его всего перемазала кровью Питера, — он отнес меня к чистомуучастку холодной мостовой.

Сидя, — прошептала я, мне было холодно и головакружилась. — Не клади. И кнопку не нажимай, пока его не вытащишь. Слышишьменя, Дженкс? Вытащи его!

Он кивнул, я спросила:

А где водитель грузовика? — Я вспомнила, что нельзяназвать его Ником.

Там с ним дама в медицинском халате.

С трудом подняв руку, я стащила с шеи амулет гашенияинерции, второй из пары, сунула его Дженкеу, а он взамен дал мне пульт длявзрыва азотной системы. Я прикрыла его рукой, а Дженкс пнул амулет в ближайшийпросвет в перилах, уничтожив половину улик страхового мошенничества. Дэвид сума сошел бы.

— Подождешь нажимать, пока я не вернусь, а? —сказал Дженкс, покосившись на мою сжатую руку.

Не дожидаясь ответа, он бросился к грузовику, зовя парумужчин из толпы себе в помощь, а надо мной склонилась какая-то женщина.

— Отойдите! — крикнула я, отталкивая ее, иузколицая женщина в фиолетовом халате медика шагнула назад.

Откуда она взялась? Еще даже сирен не слышно.

— Я доктор Линч, — сухо сказала она, покосившисьна кровь, которой я измазала ее халат. — Ну, замечательно. Похоже, у меняпациент из категории ГБДВ.

— ГБДВ? — переспросила я, и шлепнула ее по руке —она попыталась уложить меня на спину.

Хмурясь, она убрала руки с моих плеч.

— Головная боль для врача, — объяснила она. —Мне нужно проверить пульс и давление крови, пока вы лежите, а потом можетесидеть хоть до обморока, мне-то что.

Я попыталась разглядеть Дженкса у нее за спиной, но он ужескрылся в кабине грузовичка.

— Ладно, действуйте, — согласилась я.

Она глянулана мою ногу, мокрую почта от колена.

— Здесь прижать сможете?

Я кивнула, чувствуя подступающую тошноту. Больно будет…Задержав дыхание в ожидании боли, я позволила ей взять меня за плечи и положитьспиной на асфальт. Согнув колено, я взялась рукой за самое больное место наноге; разумеется, заболело больше. Пока она развлекалась, я слушала испуганныйгомон вокруг и смотрела в темнеющее небо сквозь перекрестье мостовыхконструкций, рукой обхватив ребра и стараясь не подать виду, что ониболят, — а то она и туда полезет. Вспомнив свой амулет от боли, японадеялась, что он хоть немного помог Питеру, когда уже ничто ему бы непомогло. А я боль заслужила.