Как много знают женщины. Повести, рассказы, сказки, пьесы - Людмила Петрушевская

Это вещал Гений. Это говорил он, тихоня, вечный молчальник.

– Зачем, – тоскливо забормотали зеркала. – Не надо, не надо произносить!

– Она скоро появится здесь, потому что, по-моему, она забыла ноты! – Продолжал Гений своим громким глуховатым басом.

– О, о – зачем – предатель – молчи дурак убьем – что ты делаешь – вот вам и Гений – а вы валили на меня – а я всегда знал что он такой – он сошел с ума! – звенело в витрине.

– Она скоро вернется! – трубил Гений.

Дважды промелькнуло взбудораженное Одиночество, дважды все погружалось в мгновенный сон.

– Вот она идет, я сейчас ее отражу! – из последних сил крикнул Гений. Он весь дрожал. Стекло витрины звенело.

– Гений, это злодейство, – перебил его Дядя Свист. – Это предательство!

– Вот она! Смотрите! Вот! Тут! – хрипел Гений.

В этот момент Одиночество всей своей безымянной массой встало в зеркалах витрины, и даже как бы нагнулось всмотреться, откуда идет этот голос, – и жизнь ушла, как бы выпитая со стеклянных поверхностей. Не было ничего.

* * *

Однако настало время, и зеркала стали оживать. В них снова заиграл свет, снова отразились машины, люди, облака.

Крошки не было. Она исчезла.

Зеркала всё поняли.

Они запотели, по их стеклам, драгоценным, старинным, поплыли дорожки слез. Жизнь затуманилась, перестала двигаться и сверкать. Порча надвигалась на хрусталь, на деревянные резные рамы. Старые зеркала источали влагу.

В витрину изнутри заглянула встревоженная Кувшиня, позвала хозяина, они вдвоем стали выносить зеркала в дом, потом пытались заделывать какие-то подозрительные щели в оконном стекле.

Зеркала неудержимо плакали. Кувшиня протирала их, выжимала тряпочку и снова протирала – и все без толку.

Пока вдруг у витрины на улице не остановился хрупкий силуэт, осененный кучей темно-красных кудрей, и пять длинных пальцев не выбили на стекле легкую дробь!

– Деда! Привет! Че случилось? Кувшиня, что с тобой?

– Не Кувшиня, а Графиня, – привычно поправил ее дед.

Зеркала тут же быстро просохли, опомнились, у них закружились от счастья отражения – вот потолок магазина, вот стены, битком забитые шкафчиками и полками со всякой ерундой, вот дорогая Графиня, вот любимый хозяин, который радостно машет в сторону двери, вот принцесса Рыжая Крошка, которая ворвалась в магазин со своей скрипкой и завопила:

– А я ноты дома забыла! Играла по памяти!

Графиня ахнула:

– На экзамен без нот??? Сумасшедшая!

– Три с плюсом! Вот! Закончила, всё! Урра!

– Жива, жива, – пели зеркала. Все, кроме одного.

Гений остался лежать в своем углу кучкой пепла с крошечным кристалликом внутри.

Вскоре переселенцев протерли насухо и повесили по местам.

Там-то все и обнаружилось.

Большое Псише сказало, как отрубило:

– Гений не выдержал своего предательства.

– Да, да, – откликнулись, сверкая от счастья, остальные.

Ведь произошло чудо – о них позаботились, их приглашали в гости в дом, целое приключение!

А Дядя Свист после долгого молчания вдруг сказал:

– Ну нет. Ну уж нет.

– Что – нет? Да и да! – решительно ответило Псише.

– Я говорю нет, не предательство.

– Докажи! – вякнуло Кривое з. У него снова появилось право голоса. Рыжая Крошка спаслась!

– Гений остановил его. И погиб. Уменьшился до точки.

– Остановил – кого? – спросило Кривое з. недоверчиво. – Мы, зеркала, вообще можем останавливать всех прохожих.

– Он остановил того, у кого много имен, – отвечал Свист. – Поймал его на приманку. Заставил стоять и смотреть. Заставил отразиться в себе.

– Подумаешь! Все останавливаются и смотрят. Я тоже могу заставить любого! – не унималось Кривое з.

– Тот, у кого много имен, должен быть все время в движении. Таков закон. Он налетает как вихрь и не останавливается.

– Гений был такой маленький, он бы не смог поймать Одиночество – возразило Псише. – Даже я не в силах был бы его отразить полностью. Есть, конечно, очень большие зеркала… В Зимнем дворце… Да и то сомневаюсь.

Все уважительно закивали. Царские дела!

– Гений знал свою силу. Он уже не раз использовал ее, и потому стал таким маленьким. А тут он отразил того, у кого много имен, и совсем погиб, – продолжал Дядя Свист. – Помните, он сказал: «Я могу остановить»?

– Мало ли кто что говорит! – ядовито ответило Кривое з. – Я тоже много чего говорю, но это ведь ничего не значит! У меня, ребята, не было никакого желания предавать Рыжую Крошку! Так просто, на язык попало! Я и ляпнуло! А вот Гений – это да… Он специально!

– Он неоднократно спасал, я теперь понял. И теперь исчез, – настырно твердил Дядя Свист.

Все на всякий случай закивали, но они быстро должны были обо всем забыть. Зеркала, они такие!

А Гений, обратившийся в тусклый холмик стеклянной пыли, лежал в витрине.

Дядя Свист потом молчал целую неделю.

Что может зеркало? Поплакать, и всё.

Семь закатов, шесть рассветов встретили и проводили бедные зеркала, и несчетное число машин и прохожих отразили.

Кучка пыли и есть кучка пыли.

Так все и оставалось до первой уборки, и Кувшиня вымела непрошеный мусор веником на совок, удивившись при этом, как этот пепел попал в витрину, если здесь убирают каждую неделю.

Про Гения она не вспомнила.

Затем путь его был таков: Кувшиня понесла пыль прямо в совке в бак для мусора в подворотню, но тут закрутилась маленькая буря, и с совка все смело подчистую.

Крошечный кристаллик взметнулся вместе со стеклянной пылью и улетел.

Кувшиня пожала плечами и удалилась в магазин.

Облачко пыли полетело над улицей и было втянуто вентилятором в некоторое помещение, где работал стеклодув.

Там мастер как раз собирался варить стекло.

Облачко пыли остановилось около мастера, и тут мастер громко, из глубины души, чихнул – и пыль, бешено закрутившись, осела в емкость, где уже было все приготовлено. Последним, упав, тонко звякнул некий кристаллик – а мастер зажмурился, никуда не глядя и ничего не видя, и тут же загрузил емкость в печь.

И в результате три часа спустя он неожиданно для себя сварил ровную, как зеркало, плитку хрустального стекла.

Ему редко выпадала такая удача. Почти никогда.

Оставалось нанести на поверхность серебро, так называемую амальгаму – чтобы зеркало могло отражать мир.