Фотофиниш. Свет гаснет - Найо Марш

— Она не закончится, мой дорогой, пока кого-нибудь не упрячут под замок, — сказал Леннокс.

— И пятно останется, — сказал Рэнги. — Должно остаться.

— Я сегодня утром заглядывал туда. Все сверкает чистотой и пахнет дезинфекцией.

— И нет полиции?

— Утром не было. Только суета в канцелярии. На фасаде висит большое объявление о том, что люди могут воспользоваться своими старыми билетами на новую пьесу или вернуть их и получить деньги в кассе. А в вестибюле доска с восторженными отзывами по поводу старой постановки «Перчатки».

— А причины объясняют?

— «Вследствие непредвиденных обстоятельств».

— В газетах кое-что написали. Вы, наверное, видели.

Леннокс сказал, что читал об этом.

— Я не видел газет, — сказал Рэнги.

— Пишут только, что Дугал внезапно умер в театре в субботу вечером. И обычный некролог: половина колонки и фотографии. Макбет был очень хорош, — сказал Росс. — Там еще было сказано, что «в знак уважения» зрительный зал в течение трех недель будет затемнен, — добавил он.

Рэнги сказал с трудом, словно слова из него тащили клещами:

— Это табу. Мы все табу, и останемся такими, пока не найдут убийцу. И кто будет вакамана?[135]

Последовало неловкое молчание.

— Я не знаю, о чем ты, — сказал Леннокс.

— Тем лучше для тебя, — сказал Рэнги. — Ты бы не понял.

— Чего не понял? — спросил Леннокс.

— Маоританга.

— Маори танго?

— Заткнись, — сказал Росс и пнул его ногой под столом.

Леннокс посмотрел на Рэнги и увидел в его лице что-то такое, что заставило его торопливо сказать:

— Прости. Я не хотел совать нос не в свое дело.

— Ничего, — сказал Рэнги и встал. — Я должен возвращаться. Опаздываю. Извините.

Он подошел к стойке, расплатился и ушел.

— Что его гложет? — спросил Леннокс.

— Бог его знает. Наверное, что-то относящееся к этому делу. Он справится, что бы это ни было.

— Я не хотел ему грубить. Я ведь и не нагрубил, правда? Я извинился.

— Может быть, ты сказал что-то, что расстроило его мана[136].

— Да ну его к черту вместе с его мана. Откуда ты вообще узнал это слово?

— Из разговоров с ним. Оно означает множество разных вещей, но главное — гордость.

Они ели молча. Рэнги оставил на скамье экземпляр газеты The Stage[137]. Его внимание привлек короткий абзац внизу страницы.

— Эй, — сказал он, — вот это заинтересовало бы Баррабелла. Это те, с кем он ездил за границу.

Смотри.

Леннокс перегнулся через стол и прочел:

— «Левые Актеры» планируют повторить свои успешные гастроли в Советской России. Сейчас они готовятся начать репетиции трех современных пьес. Звоните по номеру клуба, чтобы записаться на прослушивание.

— Это та компания, с которой он уже гастролировал, — сказал Леннокс.

— Ему не позволят уехать. До тех пор, пока кого-нибудь не поймают.

— Наверное, нет.

— Интересно, он это читал? — равнодушно сказал Леннокс.

До конца обеда они почти не разговаривали.

Да, Баррабелл читал эту заметку. Он внимательно ее прочел и нашел в записной книжке телефон клуба.

Его однокомнатная квартира не несла на себе совершенно никаких отпечатков его личности. Она была просторная, чистая и опрятная. Два окна выходили на расположенное через улицу здание с такими же неопределенными ставнями на третьем этаже.

Он открыл шкаф и достал потрепанный чемодан со старыми наклейками Аэрофлота. Внутри лежали аккуратно сложенные вещи — пижама, нижнее белье и рубашки, а под ними — вырезки из газет и фотография довольно привлекательной молодой женщины.

Вырезки относились главным образом к тем постановкам, в которых он играл, но среди них были и те, которые касались суда над Харкортом-Смитом. Фотографии: обвиняемый в наручниках, входящий между двух полицейских в здание центрального суда и безучастно смотрящий в никуда; верховный судья Суизеринг; Уильям с матерью на улице. В вырезках были сообщения о ходе суда.

Баррабелл перечитал вырезки и посмотрел на фотографии. Потом он бросил их одну за другой в потухший камин и сжег. Он прошел в ванную, располагавшуюся в коридоре, и вымыл руки. Потом он снова сложил все театральные обзоры в чемодан и долго смотрел на фотографию, подписанную «Мюриел». Его руки дрожали. Он спрятал ее под другими бумагами, закрыл и запер чемодан и снова поставил его в шкаф.

После этого он заглянул в The Stage и набрал номер, указанный для желающих пройти прослушивание. Он быстро подсчитал сумму, которую был должен хозяйке квартиры, и положил деньги в использованный конверт с прозрачным окошком. Он написал на конверте имя хозяйки и добавил приписку: «Вынужден срочно уехать. Б.Б.»

Почти неслышно насвистывая, он снова открыл чемодан и упаковал в него все остальные принадлежавшие ему вещи. Дважды проверил все ящики и полки, положил паспорт в нагрудный карман пиджака, еще раз оглядел комнату, взял чемодан и вышел.

Он направлялся к конечной точке своего путешествия и ждал на автобусной остановке, поставив чемодан на землю, пока не подошел нужный автобус. Он вошел в него, сел у двери, сунул чемодан между ног и оплатил проезд. Мужчина, стоявший следом за ним в очереди на автобус, услышал название нужной Баррабеллу остановки и назвал ту же самую.

Без двадцати шести минут шесть Аллейн получил сообщение: «Объект покинул жилье с чемоданом со старыми наклейками Аэрофлота. Проследили до названного адреса. Объект все еще там». На что был дан ответ: «Продолжайте наблюдение. Не арестовывать, но не терять из вида».

III

— Одно дело для полицейского, — сказал Аллейн тем вечером, — иметь полное представление о произошедшем в своей голове и быть совершенно уверенным в том, кто несет ответственность, как уверен в этом я; и совсем другое дело — заставить поверить в это присяжных. Видит бог, это очень запутанный клубок; я так и слышу голос адвоката защиты: «Дамы и господа присяжные, вы очень терпеливо выслушали эту бесстыдную чушь», и так далее. Я надеялся на то, что что-то сломается — может быть, сам виновный, но ничего не произошло. Ничего.

Фокс сочувственно поворчал.