Семь столпов мудрости - Томас Лоуренс

В этот самый момент наблюдатель с северного поста прокричал о приближении поезда. Забыв про костер, мы, задыхаясь, совершили бросок в шестьсот ярдов вниз по склону и дальше к нашей прежней позиции. Из-за поворота с громким свистом приближался поезд – великолепный состав с двумя паровозами и двенадцатью пассажирскими вагонами, на всех парах преодолевавший подъем. Я подорвал мину под первым ведущим колесом первого паровоза. Грянул ужасающий взрыв. Мне в лицо ударила черная земля, я почувствовал, как меня подхватил смерч и опустил обратно, с разорванной до плеча рубахой, а по руке из длинных рваных царапин стекала, капая на землю, кровь. Между моими коленями лежала подрывная машинка, смятая под искореженным железным листом, покрытым сажей. Прямо передо мной валялась ошпаренная кипятком, дымящаяся верхняя половина человеческого тела. Сквозь пар и пыль от взрыва я посмотрел наверх, и мне показалось, что на первом паровозе вообще не было котла.

Я тупо подумал, что пора поспешить на помощь, но, едва пошевелившись, почувствовал сильную боль в правой ноге и понял, что могу двигаться, только сильно хромая; к тому же не проходило головокружение. Вскоре голова моя пришла в порядок, и я заковылял в направлении верхней долины, откуда арабы вели беглый огонь по переполненным вагонам. Снова закружилась голова, но я подбадривал себя, не переставая твердить по-английски одну и ту же фразу: «О, лучше бы этого не случилось».

Когда противник стал отвечать на наш огонь, я был уже почти на полпути от своих. Али видел, как я упал, и, подумав, что я тяжело ранен, устремился ко мне на помощь вместе с Турки и с двумя десятками его слуг и людей из племени бени сахр. Турки заметили это и семерых из них убили за несколько секунд. Другие рванулись ко мне – готовые модели для любого скульптора. Их широченные белые хлопчатобумажные штаны, напоминавшие колокола, охватывали стройные талии и лодыжки, а лишенные растительности коричневые тела и локоны, туго заплетенные у висков в виде длинных рогов, делали их похожими на танцовщиков русского балета.

Мы вместе доползли до укрытия, и там я успокоился, поняв, что фактически и в этот раз не был серьезно ранен, хотя, кроме синяков, порезов и ушибленного пальца ноги, были еще и пять различных касательных пулевых ранений (в том числе глубоких и вызывавших боль), не говоря уже об изорванной в клочья одежде.

Укрывшись в русле потока, мы осмотрелись. Взрывом была разрушена арка дренажного устройства, и за нею лежала рама первого паровоза, в каком-нибудь футе от насыпи, с которой он скатился. Второй паровоз свалился в этот провал, лежал поперек разрушенного тендера первого. Его рама была скручена взрывом. Я понял, что оба они непригодны для восстановления. Второй тендер валялся с другой стороны полотна, а первые три вагона вошли один в другой, как секции подзорной трубы, и были полностью разрушены.

Остальная часть состава сошла с рельсов; накренившиеся вагоны упирались один в другой под разными углами, образуя чудовищный зигзаг вдоль полотна. Один из них был салон-вагоном, расцвеченным флагами. В нем находился Ахмед Джемаль-паша, командовавший Восьмым армейским корпусом и ехавший защищать Иерусалим от Алленби. Его люди находились в первом вагоне, а автомобиль – в хвосте поезда. Мы вывели его из строя. В числе чинов его штаба мы заметили священнослужителя, которым, как мы подумали, был Асад Шукайр, имам при Ахмеде Джемале-паше, печально известный протурецкий осведомитель. Мы стреляли по нему, пока он не упал. Понимая, что наши шансы невелики, мы старались не терять времени. В поезде было около четырех сотен солдат, и те, кто уцелел, теперь пришли в себя после потрясения и, находясь под прикрытием, вели по нам прицельный огонь. В первый же момент наша группа на южной ветке ручья сошлась с противником и почти выиграла схватку. Восседавший на своей кобыле Мифлех переместил офицеров из салон-вагона в канаву под насыпью. Он был слишком возбужден, чтобы остановиться, и продолжал стрелять, и таким образом он со своими людьми вышел из боя без потерь. Следовавшие за ним арабы вернулись, чтобы захватить валявшиеся на земле винтовки и медали, а также забрать из поезда мешки и ящики. Если бы мы поставили на огневую позицию пулемет для прикрытия дальней стороны, согласно моей практике минирования, не ухитрился бы бежать ни один турок.

На вершине горы к нам присоединились Мифлех и Адхуб и спросили о Фахде. Один из серахинов рассказал, как он провел первую атаку, пока я лежал, выбитый из строя, рядом с подрывной машинкой, и был убит на подходе. В доказательство этого мне показали его ремень и винтовку и заверили, что они пытались его спасти. Адхуб не сказал ни слова, вылез из оврага и побежал вниз по склону. Мы следили за ним, затаив дыхание, насколько могли выдержать легкие, турки его, по-видимому, не видели. Минутой позже он уже тащил раненого Фахда за левую часть насыпи. Мифлех вернулся к своей кобыле, уселся в седло и погнал ее вниз, за ответвление ручья. Они вместе подняли Фахда на луку седла и вернулись к нам. Пуля попала Фахду в лицо, выбив четыре зуба и пробив язык. Он упал без сознания, снова пришел в себя до того, как к нему пробрался Адхуб, и пытался, захлебываясь кровью, подняться на четвереньки, чтобы отползти в сторону. Теперь он достаточно восстановил равновесие, чтобы держаться за седло. Его посадили на первого попавшегося верблюда и тут же увезли.

Видя, что у нас все спокойно, турки стали продвигаться вверх по склону. Мы дали им приблизиться на половину разделявшего нас расстояния, а затем открыли залповый огонь, убив человек двадцать и обратив остальных в бегство. Земля вокруг поезда была усеяна трупами, а из искалеченных вагонов выбежали солдаты и на глазах своего командира, проявляя бесстрашие, принялись нас окружать.

Нас теперь оставалось всего около сорока человек, и было очевидно, что мы не сможем устоять против турок. Небольшими группами мы начали отходить по руслу небольшого ручья, оборачиваясь под защитой каждого выступа, чтобы продолжать неприцельный огонь по противнику. Малыш Турки отличался каким-то нечеловеческим хладнокровием. Его устаревший турецкий кавалерийский карабин вынуждал так высовывать голову, что Турки поймал четыре пули своим головным платком.

Али злился на меня за то, что мы отходили слишком медленно. По правде говоря, меня мучили свежие раны, я хромал, но, чтобы скрыть от него эту истинную причину, делал вид, что со мной все в порядке и что я просто с интересом изучаю действия турок. Такие последовательные остановки, в течение которых я набирался сил для следующего броска, вынуждали его и Турки сильно отставать от остальных. Наконец мы достигли вершины горы. Здесь каждый вскочил на ближайшего верблюда, и все на полной скорости устремились на восток, в пустыню. Там, в безопасности, мы разобрались со своими верблюдами. Невозмутимый Рахайль, несмотря на всеобщее возбуждение и беспорядочный отход, привез с собой, привязав к луке седла, громадный кусок верблюжатины: это было мясо животного, убитого в самый момент подхода поезда. Мы сделали привал пятью милями дальше, когда увидели небольшую группу на четырех верблюдах, двигавшуюся в том же направлении, что и мы. То был наш товарищ Матар, возвращавшийся из своей деревни в Азрак с грузом винограда и всяких крестьянских деликатесов.

Мы остановились под большой скалой в Вади-Дулейле, где стояло голое фиговое дерево, и приготовили себе первую за три дня еду. Там же мы как следует перевязали Фахда, полусонного от усталости и тяжелого ранения. Адхуб взял один из новых ковров Матара и, уложив поперек верблюжьего седла, ушил его концы в виде двух карманов. В один карман положили Фахда, в другой забрался Адхуб в качестве противовеса.