Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

поправки: к пункту, что «солдат не может быть подвергнут наказанию или взысканию без суда», было добавлено: «в боевой обстановке начальник имеет право под своей личной ответственностью принимать меры, до применения вооруженной силы включительно, против не исполняющих его приказаний подчиненных».

Для психологии солдата в революционную эпоху те пункты, которые особливо отмечали составители «декларации», были вопросами больными в силу характера дисциплины старой армии. Возьмем вопрос об «отдаче чести». Достаточно привести одну только бытовую иллюстрацию. Ген. Верцинский, командовавший гвардейской стрелковой дивизией, рассказывает на основании данных, имевшихся в штабе 8-й армии, во главе которой в начале войны стоял Брусилов, что последний «приводил встреченных им во время своих прогулок солдат и приказывал их пороть за неотдание ему чести». Какая разница с Алексеевым, который, по словам вел. кн. Ап. Вл., «конфузился», когда ему становились во фронт! Однако факты свидетельствуют, что этот вопрос отнюдь все же не захватывал «революционной психологии» солдатской массы и что он, вероятно, в бытовом порядке разрешился бы сам собой. Суханов пытается утверждать, что в середине марта в Петербурге, кроме юнкеров, давно никто не отдавал чести. Это крайне преувеличено относительно Петербурга, как мы могли удостовериться при характеристике настроений первых мартовских дней. 25 апреля приехавший из Туркестана Куропаткин записал: «На улицах честь отдают лучше и чаще, чем две недели назад». Так было и в других местах. Тот же Верцинский, проезжая Киев по дороге на Кавказ в середине марта, отмечает отдание чести встречным офицерам «почти всеми». Еще резче, конечно, ставился вопрос о телесных наказаниях, не говоря уже о том непредусмотренном законом бытовом явлении, которое в общежитии образно именовалось «мордобитием». И здесь приведем одну только иллюстрацию. Головин рассказывает о приказе все того же Брусилова – главнокомандующего Юго-Западного фронта – о порке 50 ударами розог всех нижних чинов маршевых рот, которые приходили в части с недостатком выданного им вещевого довольствия. Наконец, о денщиках – этот институт еще в 10 году в Думе казацким депутатом был назван «рабским»… «Забитый солдат, в котором при старом режиме не видели человека», как чрезмерно преувеличенно сказал на московском Госуд. Совещании человек весьма умеренных политических взглядов проф. Озеров, не мог не реагировать остро на свою прежнюю приниженность после революционного переворота.

Задержка в распубликовании новых проектированных правил приводила лишь к инцидентам – на них, со слов Рузского, указывали, напр., в своем отчете члены Врем. Комитета, посетившие Северный фронт. В войсках известен уже был проект Поливановской комиссии, и местное военное начальство, стоя на формальной точке зрения, требовало во имя поддержания дисциплины обязательное выполнение старых правил и грозило преданием военно-полевому суду (приказ Радко-Дмитриева). Ставка подтверждала это требование. В конце концов Рузскому пришлось «приостановить объявление распоряжения Ставки» по армиям Северного фронта.

Военный министр отказался утвердить «декларацию прав солдата» (Гучков ошибочно относит в воспоминаниях к «концу апреля» документ, якобы полученный им от Совета с предложением разослать его в приказе по армии). «Декларация» была опубликована 9 мая при новом военном министре. Таким образом, между принятием Советом проекта и официальным распубликованием прошло ровно два месяца. «Декларация» в армии была известна. Она соответствовала тому всеобщему напряженному ожиданию, что дисциплина будет организована на «новых началах», о котором говорили в своих отчетах думские депутаты на основании непосредственных бесед с солдатами. Мало того, по нескладице тогдашней постановление Совета 9 марта могло быть принято, как новый «приказ» от Совета типа приказов № 1 и № 2. Нет сомнения, что советские дирижеры рассматривали постановление 9 марта, как утверждение принципов, установленных солдатской секцией, а самый текст – лишь как проект будущего приказа. В черновых записях протоколов Исп. Ком. указания на обсуждение проекта в самом Исп. Ком. мы не встречаем – в протоколе 10 марта говорится только о требовании «левых» настаивать на «реализации обещания пересмотреть порядки в действующей армии». Но в публикации 15 марта был один термин, вносивший путаницу: сказано было, что отменяются статьи устава, противоречащие положениям «настоящего приказа», т.е. приказа предполагаемого. В этой преждевременной публикации нельзя видеть закулисной махинации «большевиков», как это делает Милюков в «России на переломе». Большевики к «декларации», выработанной в солдатской секции Совета, относились отрицательно и видели в ней проявление реакционных веяний.

4. Комитеты

Совет обсудил не только «права солдат», но и согласно устанавливаемым им положениям, что «солдаты имеют право внутренней организации», солдатская секция, под руководством с.-р. прап. Утгофа, разработала и «положение о войсковых комитетах» (районных и полковых), учреждаемых для решения различных вопросов, касающихся «внутреннего быта» войсковых частей. Проект отвергал выборное начало командного состава и оговаривал, что вопрос «боевой подготовки и боевых сторон» деятельности части обсуждению в комитете не подлежит. Проект «положения» был опубликован в «Известиях» 24 марта. Обсуждала все эти вопросы и «комиссия о реформах» ген. Поливанова. Уже на третьем своем заседании 9 марта она поручила Ген. штабу разработать положение о ротных комитетах, признавая желательным согласовать министерский проект с предложениями солдатской секции Совета и военной комиссии Временного Комитета Гос. Думы.

Пока же на фронте происходили «самочинные» действия и самопроизвольно зарождались организации, существование которых местным военным властям приходилось неизбежно санкционировать. Так сложилось «армейское самоуправление» в 12-й армии – сложилось «самостоятельно, почти без всякого влияния со стороны Петрограда», как отмечала «памятная записка» Совета офиц. деп. названной армии, поданная Временному правительству413, и получило свою собственную организационную форму применительно к местным условиям: из полковых комитетов – солдатских и офицерских, а иногда и смешанных – выделялись комитеты дивизионные и корпусные, завершая пирамиду Совета солдатских и офицерских депутатов при штабе армии414. «Памятная записка» подчеркивала, что армейская организация, существование которой можно начать с 9 марта, возникла «при полном сочувствии командующего армией» (Радко-Дмитриева), сдерживавшего «несочувствие» к самоуправлению армейскому «низшего командного состава». По мнению составителей «памятной записки», протекшие две недели позволяют положительно оценить полученные результаты: «Боевая служба несется образцово…» «Неорганизованные выступления и случаи самосуда над нелюбимыми начальниками прекратились совершенно. Исчезли жалобы на недостаточное довольствие… И даже дезертирство, такое доступное и легкое ввиду отсутствия надзора в тылу, не повысилось, а наоборот, значительно сократилось. Конечно, такая картина, могущая показаться слишком идиллической, наблюдается только в частях, где начальство шло навстречу новому порядку… В других частях, где самоуправление не встречало сочувствия начальства, до