Алиенора Аквитанская. Непокорная королева - Жан Флори

Эти замысловатые и крайне сомнительные интерпретации порождают бесконечное множество спорных вопросов. Но даже само их существование доказывает, насколько связаны между собой образы Гвиневеры и Алиеноры как в представлениях современных специалистов, занимающихся литературой XII в., так и умах просвещенных современников Алиеноры. Этот небольшой вывод нельзя обойти стороной.

Разнообразие таких интерпретаций, порой достаточно спорных, заставило некоторых специалистов отказаться от поиска соответствий между этими персонажами и заняться исследованием ценностных структур или систем, включавших в себя эти символические образы. Так, в историографии недавно обнаружилась тенденция объединять Гвиневеру и Алиенору в рамках общей интерпретации, касающейся власти женщин и, в частности, политической власти королев, — иными словами, об их роли в передаче королевской власти. В таком направлении работает Пегги Маккрекен, связывающая тему королевы-прелюбодейки с эволюцией власти королев, власти, которая, по мнению автора (чей постулат можно оспорить), пришла в упадок в XII в. Поведение Алиеноры в Антиохии и прелюбодеяние королевы Гвиневеры, описанное Кретьеном де Труа и в романах о Тристане и Изольде, было расценено многими критиками как наглядный пример куртуазной любви, однако оно не имеет к ней никакого отношения, а потому не стоит и пытаться установить между ними связь[879]. К тому же, несмотря на «слухи», касавшиеся инцидента в Антиохии, все королевы в действительности являли образец чистоты и целомудрия (утверждение, которое, естественно, можно оспорить), что приводило к перенесению проблемы в область чистого вымысла. Такое перенесение, очевидно, не могло продолжаться после выходок невесток Филиппа Красивого и их любовников, чье поведение послужило появлению множества исторических свидетельств, литературных произведений и киноверсий.

Таким образом, рассказы о королевах-прелюбодейках не были прямым отражением действительности; они лишь свидетельствовали об эволюции в XII–XIII вв. королевской власти, принадлежавшей женщине, о значимости королевского наследования и об относительном влиянии королевы на двор своего мужа. Они внесли свой вклад в разработку все более четкого понятия королевской верховной власти как специфически мужской привилегии. Отождествление «Гвиневера-Алиенора», по мнению автора, оказывается чисто умозрительным, а большое количество его интерпретаций свидетельствует лишь о сложности поиска реальных моделей, стоящих за образами королев-прелюбодеек. Исследовательница настаивает, не отрицая, правда, возможности существования этих моделей, на бесполезности такого поиска: для нее суть заключается в отображении изменения положения королевы при Дворе, а также во взаимосвязи темы прелюбодеяния, развернутой в романах, и эволюции понятия власти королевы во Франции XII–XIII вв.

В этой гипотезе, вне всякого сомнения, есть зерно истины. Действительно, жизненный путь персонажа, уготованный ему автором, был удобным способом передачи проблемы, существовавшей в обществе, и даже экзистенциального страха. Конечно, можно допустить, продолжив размышления П. Маккрекен, что тема прелюбодеяния королевы возникла в произведениях вследствие «страха», испытываемого мужчинами перед такими «женскими похождениями», не исключающими опасную возможность передачи королевской власти бастарду. Однако рассказы о прелюбодеяниях королев не являются чистым вымыслом. Они не «воспроизводят» исключительно мужские опасения, перенесенные в область литературного вымысла, — они покоятся на реальных фактах, породивших на свет такую проблематику и, соответственно, такой страх. Я даже уверен в том, что именно этот страх вынудил Людовика VII развестись с Алиенорой после инцидента в Антиохии и вызвал столько шума и пересудов в его окружении. С другой стороны, автор забывает упомянуть о том, что писатели сотворили из прелюбодейной любви королевы Гвиневеры (или Изольды) яркий, сильный образ, от которого невозможно отвлечься, и даже образ, обладающий позитивной значимостью, что, на мой взгляд, свидетельствует прежде всего о признании любви самостоятельной, отдельной ценностью. Таким образом, мы подходим к экзистенциальному, социальному и психологическому анализу, от которого автор отказывается, заменяя его политическими «наблюдениями», сделанными на основе ирреальных ситуаций из области литературного вымысла. К тому же сходство Алиеноры и Гвиневеры, как в их поведении, так и в их положении при дворе, слишком велико, а потому не стоит отбрасывать в сторону мысль об их взаимовлиянии. Следовательно, мы возвращаемся к проблематике, опять же исключенной автором из рассмотрения, то есть к поиску невымышленных «моделей», в данном случае — к личности самой Алиеноры.

Со своей стороны, я должен уточнить, что «личность» Алиеноры — это не всецело исторический персонаж, ставший для нас недосягаемым. Это архетип королевы, сложившийся в умах ее современников: для них Алиенора была женщиной, обладавшей анормальной властью и анормальной свободой. Кретьен де Труа, Мария Французская и Андрей Капеллан — все они, каждый на свой лад, посвящали свои произведения этой новой проблематике, которая закладывала основы для внедрения в аристократическое сознание новой концепции любви. Одной из ее составляющих являлся вопрос о роли, которую играла в ней женщина (особенно если эта женщина была королевой), принадлежавшая «куртуазному» обществу, — в частности (но не только), вопрос о взаимоотношении такой любви и роли женщины в наследственной передаче власти. Автор совершенно справедливо отмечает тот факт, что в романах все королевы-прелюбодейки бесплодны. Не был ли такой писательский ход способом устранения проблемы, которая заключалась в неизбежных последствиях адюльтера, в рождении бастарда, блокирующем дальнейшее размышление автора о любви?[880] Другими словами, социоструктурный подход П. Маккрекен, на мой взгляд, не должен исключать более частной, историко-экзистенциальной интерпретации, частично связанной с личностью самой Алиеноры, которая, будучи женщиной своего времени и даже «моделью», являлась частью этой проблематики. Гвиневера, вероятно, была ее литературной персонификацией, но ничто не противоречит предположению о том, что Алиенора могла «играть ее роль» если не в реальности, то, по крайней мере, в представлениях своих современников.

Ибо даже в умах своих современников Алиенора, необычная женщина, была «персонажем», готовым перейти в область мифов, образом, сотканным из их грез и страхов, из их вопросов и фантазмов.

Итак, образы Алиеноры сложны и многогранны, но, несмотря на их различия, между ними тем не менее можно найти некоторое сходство.

Прежде всего, это власть королевы. Положение замужней женщины не позволяло Алиеноре осуществлять полноту власти, как она того, вероятно, желала. Тем не менее она пыталась, по крайней мере, в своих наследных землях, держать политическую ситуацию (часто сложную и напряженную вследствие неуемных нравов аквитанских баронов) под контролем, утверждая свою власть, когда ей это позволяло ее положение женщины и супруги, — в частности, во время «отсутствия» реальной власти ее мужа или сыновей вследствие их смерти (Генрих II, Ричард) или недееспособности (первые годы правления Иоанна).