История русской культуры. XIX век - Наталья Яковкина

Нередко в подобных исторических картинах не было «ни трагического размаха массовых сцен (присущих романтическим композициям Брюллова и Бруни), ни даже исторической точности деталей, а чаще всего — одно лишь пустое и эффектное зрелище, занимательная, со множеством отдельных „мизансцен“ многофигурная композиция».[538]

Художники-реалисты 60–70-х годов положили начало новому направлению в исторической живописи. Оно отличалось усилением интереса к отечественной истории, быту и личным переживаниям исторических деятелей.

Тщательно и исторически достоверно выписываются детали костюмов и обстановки. Однако интерпретация исторических сюжетов носила жанровый характер.

Исторические темы привлекают таких художников, как В. Г. Шварц, Н. В. Неврев, Г. Г. Мясоедов, И. И. Прянишников. Хотя их полотна не лишены еще некоторых бутафорских подробностей и исторические сюжеты трактуются подчас в бытовом плане, но в целом этих художников отличает достаточно серьезный подход к историческим событиям. Так, картина Шварца «Вешний царский поезд на богомолье» (1868) явилась первой исторической картиной, где народ изображен не в виде благоденствующих пасторальных поселян, а жизненно правдиво. В. В. Стасов позднее писал, что на этом полотне встретились как бы два мира: «На одном конце — богатые царские возки с золотом и расписанными орлами чуть не в сажень, и, конечно, изумруды и жемчуга, атласы и парчи сияют на тех, кто внутри их сидит; вокруг — сытые откормленные стрельцы со знаменами и в богатых шубах, вдали монастырь, наверно, тоже с несметными богатствами. На другом конце — лужи и солома, жалкие избушки вроде хлевушков, мужичье и бабы в одних рубашках, на снегу».

Другим значительным историческим полотном стала картина Н. Н. Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе». Примкнув к Товариществу передвижников, Ге выставил картину на первой выставке в 1871 году Картина вызвала большой интерес и много споров. Сюжет художник трактовал как драматическое столкновение противоположных личностей. Воспроизводя предельно напряженный момент этой психологической битвы, художник изображает отца и сына внешне спокойными. «Здесь уже все решено для Петра, для Алексея. Слова сказаны и судьбы определены… Бумаги кончили говорить. Люди кончили говорить. Говорят глаза. Петр поднял голову, вглядывается в сына. Алексей опустил глаза, словно ускользая, жалко и беспомощно. В жалкой беспомощности ускользания таится признание вины и беспричинная надежда слабого. Кроваво-красная скатерть… стекая на пол, разделяет отца и сына…». Салтыков-Щедрин достоинством картины считал такую сдержанность выражения чувств.

Хорошо, что Петр не показан во весь свой огромный рост, что не потрясает руками, не сверкает глазами, что Алексей не стоит на коленях, не молит о пощаде. Но «всякий, кто видел эти две простые, вовсе не эффектно поставленные фигуры… был свидетелем одной из тех потрясающих драм, которые никогда не изглаживаются из памяти».

Таким образом, историческая живопись пополнилась передачей внутренней жизни героев. История здесь воспринималась как драма переживаний. Картина Ге подготовила высокий драматизм и психологизм исторических полотен Репина и Сурикова.

Принципиально новое развитие исторической темы было достигнуто творчеством И. Е. Репина и В. И. Сурикова. Репина в истории привлекали острые драматические моменты, по-новому освещающие и раскрывающие психологию выдающихся личностей. В своей первой исторической картине «Царевна Софья Алексеевна» он изобразил Софью сразу после подавления стрелецкого бунта, когда властолюбивая царевна была заточена в Новодевичий монастырь. Женщина, страстно стремившаяся к власти, показана художником в тот момент, когда едва не став царицей, она вынуждена превратиться в скромную инокиню. Софья еще полна бурного протеста, страшного гнева, ненависти, но художник дает почувствовать ее обреченность.

Одним из лучших произведений Репина является его другая историческая картина «Иван Грозный и его сын Иван». Художник с необыкновенной силой и правдивостью передал бурю чувств царя, смертельным ударом поразившего сына: на лице Ивана Грозного одновременно отражается бурное раскаяние, ужас перед свершившимся, проблески надежды, отчаяние. Прекрасно передано уже холодеющее молодое лицо царевича, с немым укором обращенное к отцу. Передача этой психологической трагедии, по существу, привлекает все внимание художника. Историзм сюжета является просто фоном. Историческое событие используется для раскрытия моральной стороны преступления, для обличения безудержного произвола, деспотизма.

Значительно более полное истолкование собственно историческая тема получила в картине Репина «Запорожцы». Полотно передает яркое представление об эпохе, нравах и обычаях вольнолюбивого «рыцарства», в минуту опасности всегда встававшего на защиту украинской земли. Сильными, смелыми, гордыми, наделенными живым юмором людьми изображает художник запорожцев. Великим историческим живописцем, подлинным мастером этого жанра был Василий Иванович Суриков.

Художник родился и вырос в Сибири, в казацкой семье. Его предки ходили в походы с Ермаком, в казацкой среде сохранились воспоминания о Разине, Пугачеве. «Развертывая документы и книги, — вспоминал М. Волошин, — он с гордостью читал вслух Историю красноярского бунта, когда казаки спустили по Енисею неугодного им царского воеводу Дурново и при упоминании каждого казацкого имени, перебивая себя, восклицая: „Это все сродственники мои…“».[539] Суриков унаследовал эту кровную связь с казацкими низами, дух свободолюбия и бунтарства, оказавшие значительное влияние на его творчество и исторические симпатии. Врожденное чувство народности, уважение ко всему могучему и талантливому в русском народе определили направленность его творчества. Народная масса, народные волнения, просто толпа на улице, по собственному признанию художника, всегда его привлекали. Детство и раннюю молодость Суриков провел в Красноярске, тогда глухом сибирском городке, во многом сохранившем нравы и обычаи XVII в. Эти красноярские впечатления в какой-то мере способствовали не только интересу художника к истории, но и тому необыкновенному чувству эпохи, со всей ее спецификой и бытовыми подробностями, которое проявилось уже в первых полотнах Сурикова. Так, первое крупное его произведение «Утро стрелецкой казни» было навеяно, по собственному признанию художника, впечатлениями московской и красноярской старины: «…однажды, — рассказывал Суриков, — иду я по Красной площади, кругом ни души. Остановился недалеко от Лобного места, засмотрелся на очертания Василия Блаженного, и вдруг в воображении вспыхнула сцена стрелецкой казни, да так ясно, что даже сердце забилось. Почувствовал, что если напишу то, что мне представилось, то выйдет потрясающая картина… Надо, впрочем, сказать, что мысль написать картину была у меня и раньше. Я думал об этом еще в Красноярске…».[540]