Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

Истории людей, знавших лучшие времена, обычно сводятся к унылому перечню банальных причин их несчастья, но едва ли не все, кто обедал со мной в подвале, пали как дубы в ночную бурю, круша и сотрясая все вокруг. Те, кто не царствовал сам, но заявлял права на трон, принадлежавший изгнанному предку, повествовали о еще более ужасных злоключениях, – казалось, время смягчило судьбу династий, подобно мху, густо покрывшему ствол павшего дуба. Мои собеседники не чувствовали друг к другу обычной меж королями неприязни, должно быть, их соперничество ушло в прошлое вместе с потерей флота и армии; изгнанники не питали злобы к виновникам своих несчастий – один из королей назвал ошибку своего премьер-министра, стоившую ему трона, «врожденным отсутствием такта у бедняги Фридриха».

Непринужденно болтая о том о сем, они припоминали разные известные из истории случаи, и я бы смог узнать много нового, массу закулисных сплетен о таинственных войнах, не произнеси я тогда злополучного слова «наверху».

Бывший король Эритиварии, показывая мне бесподобные фамильные ценности, о которых я упоминал, любезно поинтересовался, не хочу ли я взглянуть на что-нибудь еще, – он имел в виду хранившуюся в шкафах посуду или причудливо украшенные мечи других князей, исторические драгоценности, легендарные печати, но я, видавший изумительную лестницу, перила которой, как мне показалось, были сделаны из чистого золота, я, ломавший голову над тем, почему, находясь в таком великолепном здании, мы обедаем в подвале, произнес слово «наверху». Все смолкли, как если бы я совершил святотатство в храме.

– Наверху! – с трудом выдохнул бывший король. – Нам нельзя подниматься наверх.

И тут, по-моему, я допустил оплошность. Я попытался оправдаться, не слишком хорошо представляя, как это сделать.

– Понимаю, – пробормотал я, – членам клуба не разрешается брать наверх гостей.

– Членам клуба? – переспросил он меня. – Но мы не члены клуба! – В его голосе звучало столько укоризны, что я ничего более не прибавил, просто вопросительно на него глядел, возможно, мои губы шевелились, возможно, я даже произнес: «Так кто же вы?» – ибо был крайне изумлен.

– Мы официанты, – проговорил он.

Этого я знать никак не мог, но, так как мое заблуждение было искренним, стыдиться мне было нечего, роскошь стола сама по себе исключала подобное предположение.

– А кто же тогда члены клуба? – задал я вопрос.

Воцарилась глубокая тишина, на лицах присутствующих застыл благоговейный ужас, и вдруг мне в голову пришла дикая, нелепая мысль, фантастическая и ужасная.

– Они тоже изгнанники? – спросил я, схватив короля Эритиварии за руку и понизив голос.

Дважды взглянув мне в лицо, мой собеседник дважды торжественно кивнул. Я в крайней спешке, едва простившись с лакеями-королями, покинул этот клуб, чтобы больше сюда не возвращаться; когда я выходил из дверей, огромное окно на самом верху распахнулось, и вырвавшаяся оттуда молния убила собаку.

Вот какую историю рассказал мне унылый путник на пустынной хайлендской[50] дороге одним осенним вечером, когда в преддверии зимы трубили олени-рогачи.

Навевающие печаль сумерки, уже совсем почерневшие горы, неизбывная тоска оленьего рева, сиротливое, скорбное лицо незнакомца – все это казалось частью какой-то трагической пьесы, поставленной в этой долине отверженным богом: прегорестной пьесы, в которой холмы выступали декорациями, а одинокий путник – единственным актером.

Мы уже давно заметили друг друга посреди этой безлюдной глухомани, и расстояние между нами неуклонно сокращалось. Наконец мы сошлись, и он заговорил.

– Я расскажу вам кое-что такое, от чего вы умрете со смеху. Я не в силах больше держать этот анекдот в себе. Но сперва я должен вам поведать, как он мне достался.

Я не стану пересказывать эту историю его словами, со всеми страдальческими восклицаниями и драматизмом исступленных самобичеваний: мне бы не хотелось без лишней необходимости погружать своих читателей в атмосферу печали, что пронизывала все его речи и словно бы следовала за ним по пятам, куда бы он ни направился.

Я так понял, он был членом некоего вест-эндского клуба – вполне респектабельного, но отнюдь не фешенебельного, вероятно, где-то в Сити: в нем состояли страховые агенты, занимающиеся главным образом страхованием от пожаров, но также и страхованием жизни и автомобилей; словом, это был клуб коммивояжеров. Однажды вечером несколько членов клуба, доиграв очередную партию и ненадолго позабыв про энциклопедии и универсальные шины, принялись громко разглагольствовать за карточным столом о своих личных добродетелях, и какой-то коротышка с вощеными усами, который терпеть не мог вкус вина, соловьем разливался о своем воздержании. А тот, кто теперь рассказывал мне свою прискорбную повесть, чуть наклонился над зеленым сукном, и выдвинулся в свет двух оплывающих свечей, и, раззадоренный чужим бахвальством, поведал, вне всякого сомнения чуть смущенно, о своем собственном целомудрии. В его глазах-де все женщины были уродинами.

Хвастуны пристыженно умолкли и разошлись по домам спать, оставив нашего героя наедине с его беспримерной добродетелью. Во всяком случае, так ему казалось. И однако ж, он был не один: как только разошлись все прочие, из глубокого кресла в дальнем темном углу поднялся один из членов клуба и направился к нему через всю комнату, – о его роде занятий рассказчик в ту пору знать не знал и заподозрил правду гораздо позже.

– Ваша добродетель не имеет себе равных, – похвалил незнакомец.

– Да только что мне с нее толку-то! – отвечал мой злополучный приятель.

– Тогда вы, наверное, согласитесь продать ее за сходную цену, – предположил незнакомец.

Что-то в манере или внешности этого человека заставило унылого рассказчика этой печальной истории устыдиться собственного несовершенства, а поэтому он, по всей видимости, отчаянно засмущался, так что разум его смиренно преклонился перед собеседником, так же как житель Востока повергается ниц в присутствии высокопоставленного лица; а может, его просто тянуло в сон или он выпил чуть больше, чем следовало.

Как бы то ни было, вместо того чтобы возразить на столь безумное замечание, он лишь пробормотал: «О да». А незнакомец повел его в комнату, где стоял телефон.

– Думаю, моя компания даст вам за нее хорошую цену.

И он без дальнейших церемоний перерезал кусачками телефонный провод и отсоединил трубку. Из соседней комнаты слышались шаркающие шаги: старик-официант, приглядывавший за клубом, наводил порядок, прежде чем уйти на ночь.

– Что вы такое делаете? – удивился мой приятель.

– Сюда, – пригласил незнакомец.

Они прошли по коридору в глубину здания; там незнакомец высунулся из окна и закрепил отрезанные провода на громоотводе. Да, это был громоотвод, мой приятель в этом совершенно уверен: полоса листовой меди шириной в полдюйма или больше протянулась от крыши до земли.