Пестрые истории - Иштван Рат-Вег

Листаю часть II, главу 22-ю его книги. И вот: каким образом можно выведать, сохранила ли девица невинность, не осквернена ли объятиями мужчины?

Это еще что. Воистину неприличные вещи читаем в книге. Листаем дальше: каким образом можно принудить женщину против ее воли во сне рассказать правду о себе?

Надо дождаться подходящего случая, когда она погрузится в глубокий сон, тогда положить ей на сердце язык дикой утки или лягушки, — как известно, эти животные поют по ночам. Затем подождать некоторое время, пока он подействует, потом можно задавать вопросы. Если ответ тотчас же не последует, вопросы следует повторить, наконец, женщина уступит и заговорит, выдавая все свои секреты.

Гораздо сложнее этого простого, но дающего ценный результат, опыта другой: что надо сделать, чтобы все собрание предстало с лошадиными либо ослиными головами?

Положи в горшок отрезанную голову лошади или осла, залей доверху маслом, залепи горшок землей с жиром, поставь на медленный огонь и вари три дня, пока мясо не отойдет от костей и не разварится в масле. Кости раздроби в порошок и смешай с маслом. Потом частью масляного отвара намажь головы присутствующим, остатком пропитай фитиль, зажги его и увидишь чудовищные фигуры.

Конечно, все по принципу симпатической связи между елеем и им же пропитанным фитилем!

Уж не знаю, попробовал ли кто-нибудь этот опыт на долготерпение и удалось ли наградить собратьев ослиными головами. Мне достаточно того, что даже в натуральной магии подняла свою ослиную голову симпатическая теория.

Курьезы ботаники

Если наш ученый отправлялся в кругосветное путешествие, чтобы воочию увидеть природу чужеземных стран, то в качестве научного снаряжения вооружался всего лишь гусиным пером. Им он делал выписки из заметок действительно объездивших свет путешественников, выписывая из того, что ему особенно понравилось, и, если этих выписок накапливалось достаточно, стряпал из них книжку.

В существовании овцеподобного растения борамез уверяют нас сразу трос маститых ученых: иезуит Каспар Шотт, римлянин Атанас Кирхер и амстердамец Ян Сваммердам[196], два последних известны как собиратели редкостей. Это растение, якобы произрастающее в Татарстане, достигает трех футов в высоту и внешне очень походит на маленькую овечку. Оно покрыто кудрявой мягкой шерсткой, имеет плод — сладковатую мякоть, вкусом напоминающую раков; на срезе выпускает красный сок. Да пусть бы оно походило на любое покрытое шерстью животное, но есть у него одно вредное свойство: оно объедает вокруг себя траву. Если травы больше не остается, жизнь из него тоже уходит.

Путешественники новейших времен, побывавшие на Востоке в самом деле видели такое растение из семейства папоротников, которое издалека при очень большом желании можно считать похожим на овцу, — просто по логике старинных ученых, раз уж оно овца, так пусть и пасется.

А малаккское дерево-близнецы? У него два самостоятельно питающих ствол корня, каждый работает отдельно, на свой страх и риск. Ветви и листья дерева, растущие на запад, смертельно ядовиты, а растущие на восток, дают противоядие к ним.

Но уж если нам захочется повидать поистине чудесное растение, то вовсе не надо стремиться в далекие страны Востока. Здесь, в старушке Европе, а именно в Норвегии, ученые обнаружили такую траву, наевшись которой, скотина начинает хромать, причем настолько, что не может стоять на ногах. Более того, если животное переест этой травки, то кости у него настолько размягчаются, что ногу можно накрутить на палку, точно колбасу.

Тут с легкостью можно посоветовать: не надо, мол, скотину пускать на такой выпас, где произрастает трава-злодейка. А если уж такое случилось, так на это тоже есть лекарство. Правда, за ним придется посылать в ту же Малакку. Там разводят такую траву, которая укрепляет кости. Если кто намажет ее соком зубы то они станут, как сталь, — можно грызть даже камешки, размеливая их в пюре.

В увесистых старинных сборниках ученой премудрости на каждом шагу натыкаемся на сообщения о подобных чудесных растениях, и если хотя бы половина из них правда, то и это в основном преувеличение.

Помешательство на тюльпанах

Среди всех растений я считаю самым удивительным тюльпан. Известно, что так называемые растения-камнеломки способны расщеплять даже скалы, но это что в сравнении с тюльпаном! Он способен так набивать мешки деньгами, что они начинают трещать.

Дидро[197] писал об одном голландском крестьянском набобе, который засыпал золото в бочонки, — золото тяжелое, бочонок катить приходится, не таскать, — так он своих гостей усаживал вкруг стола на эти бочонки. Пыль в глаза пускал по-мужицки — даже при княжеских дворах не сиживали на таких драгоценных сидениях.

Когда по всей Европе прокатилась настоящая эпидемия помешательства на тюльпанах, бочонки в Голландии едва успевали принимать этот золотой поток.

Тюльпан пришел с Востока. В 1554 году его завез в Европу ученый-ботаник Бусбек[198].

Долгое время с тюльпанами не происходило ничего особенного; ими любовались, разводили гак же, как и другие красивые цветы, пока в начале тридцатых годов XVII века не разразилось, совершенно нежданно, настоящее тюльпановое помешательство. Неожиданная мода вспыхнула без особых к тому причин; просто не признающий никаких правил и трезвого взгляда каприз моды пал на тюльпаны. Как-то сразу начали приобретать прекрасные сорта, выведенные голландскими садоводами, спрос был необыкновенный; все государи и богачи Европы — от турецкого султана до немецкого князька — пожелали иметь тюльпаны в своих садах.

На волне моды резко поднялись цены на редкие сорта. Фунт луковиц сорта «Admiral Lietken» обходился в 4 400 голландских флоринов, фунт луковиц сорта «Viceroy» стоил 300 флоринов, за фунт луковиц «Admiral van der Eyk» платили 1 600 флоринов. И это был, так сказать, массовый товар. Отдельные редкие сорта покупались поштучно по неслыханно высокой цене. Дороже всего запрашивали за луковицы сорта «Semper Augustus» («Неувядающий Август»), за одну его луковицу не жалели 2 000 голландских флоринов! В архиве города Алкмаара хранится протокол аукциона, он свидетельствует о том, что в 1637 году 120 тюльпановых луковиц пошли с молотка в пользу сиротского дома; обезумевшие в аукционной лихорадке покупатели вздули их общую цену до 90 000 флоринов.