Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

программа борьбы с левою общественностью. Записка была составлена членом Думы священником Митроцким, и подача ее наделала много шуму в Думе.

Записка очень понравилась государю. Его величество подчеркнул многие места и положил резолюцию: «Записка, достойная внимания». Государь передал записку премьеру Голицыну, и ее должны были обсудить в Совете министров.

Эти выступления правых, особенная серьезность Щегловитова и юношеская запальчивость Маклакова очень встревожили оппозиционные и революционные круги и подтолкнули их лидеров действовать дружнее и решительнее.

Государь внимательно выслушивал все мнения, как бы они ни противоречили его личным взглядам. Государь был категорически против дарования ответственного министерства, то есть против Конституции, особенно во время войны. Вот какой произошел у государя в тот месяц разговор по этому поводу с приехавшим по вызову его величества из Ялты в Царское Село личным зубным врачом его величества Сергеем Сергеевичем Кострицким.

Зная, что Кострицкий объехал много городов, побывал даже на Кавказе, куда его вызывал великий князь Николай Николаевич, государь, любивший приходить в кабинет Кострицкого (оборудованный во дворце) и беседовать с ним, спросил его однажды:

— Что нового, как настроение в стране?

Кострицкий извинился, что будет откровенен и затронет вопросы, которые его профессии не касаются, и рассказал государю о всеобщей тревоге, о многих непорядках и затруднениях в тылу. Он высказал предположение, что, может быть, дарование ответственного министерства, о котором все говорят, и внесло бы успокоение в общество и принесло бы пользу стране.

Государь помолчал и сказал: «Это выгодно». Кострицкий не понял, удивился. Заметив его удивление, государь пояснил, что это, конечно, было бы очень выгодно для него (государя) лично, так как сняло бы с него много ответственности. Но он заметил, что даровать во время войны ответственное министерство он не находит возможным.

— Сейчас это неблагоприятно отразится на фронте. А вот через три-четыре месяца, когда мы победим, когда окончится война, тогда это будет возможно. Тогда народ примет реформу с благодарностью… Сейчас же все должно делаться только для фронта.

И не раз в те дни государь говорил с Кострицким об ответственном министерстве и не раз утверждал, что даст его стране, но только по окончании войны.

— Вот закончим войну, там примемся и за реформы, — говорил государь в те же дни другому лицу, — сейчас же надо думать только об армии и о фронте.

Будучи против дарования Конституции во время войны, будучи часто недоволен действиями Государственной думы, государь, однако, не поддавался убеждениям тех, кто уговаривал его уничтожить Думу. Вопреки этим советам, государь повелел возобновить сессию Государственной думы и Государственного совета с 14 февраля, что было очень не по душе Протопопову.

Когда Протопопов, в отсутствие Государственной думы, убеждал государя подписать манифест о даровании равноправия евреям и об отчуждении земель в пользу крестьян, государь заявил, что эти вопросы столь важны, что их должны рассмотреть государственные законодательные учреждения.

Государь верил в здравый смысл и патриотизм Государственной думы. Он не допускал мысли, что Дума может пойти на какой-либо государственный переворот во время войны. Он верил в преданность армии и ее начальников, и эта вера еще более успокаивала его относительно невозможности переворота.

Между тем момент переживался критический. Нужно было иметь председателем Совета министров и министром внутренних дел сильного человека, который, действуя диктаторски, опирался бы на Государственную думу, как то делал Столыпин до злосчастного дня роспуска законодательных установлений на три дня для проведения его планов[140].

На несчастье России, их величества приняли за такого человека, выдвинутого Государственной думой, ее вице-председателя Протопопова, который буквально очаровал и околдовал их своим мистицизмом и обманул их в полной мере, хвастаясь своей смелостью, энергией, пониманием людей и обстановки. Обманул мнимой наличностью тех нужных качеств, которые у него совершенно отсутствовали. Обстоятельство трагическое, малопонятное, подлежащее изучению и историка, и психиатра.

Государь беспредельно верил в проницательность, во всезнание и энергию Протопопова. Он верил, что, когда нужно будет, Протопопов примет все предупредительные меры, и он не допускал возможности государственного переворота. Государь был спокоен в главном.

Но некоторые меры предосторожности государь, казалось, стал принимать. Он стал подбирать министров более по своему вкусу. Был взят новый военный министр генерал Беляев, министр народного просвещения Кульчицкий, министр путей сообщения Войновский-Кригер.

Желая убедиться в настроении армии и флота, государь принял в январе, как и в начале будущего месяца, ряд высших войсковых начальников. Никаких сомнений в верности армии и флота у государя не возникало. Армия, гвардия и флот были гордостью императора Николая Александровича. Он их любил.

Некоторых из этих начальников принимала также и императрица. Она живо интересовалась настроением офицеров и солдат, внимательно выслушивала ответы. 13 января был вызван с моря и приглашен к высочайшему завтраку начальник минной дивизии и начальник морских сил Рижского залива контр-адмирал Кедров. Государь показался адмиралу усталым и озабоченным. Императрица была в приподнятом настроении. Она много расспрашивала про минную дивизию, вспоминала ежегодную охранную службу миноносцев при путешествии в шхерах, приравнивала службу миноносцев к гвардии.

У государя возник вопрос о вызове в Петроград кавалерийских полков. Около этого вопроса возникло несколько легенд, связанных с именем тогдашнего исполняющего обязанности начальника штаба Ставки[141] генерала Гурко.

Вот что рассказал он мне по этому поводу. Генерал Гурко приезжал периодически из Ставки с докладом его величеству. Однажды, в январе, государь высказал генералу пожелание вызвать в Петроград для отдыха кавалерийские части с фронта. Для начала государь повелел вызвать одну гвардейскую кавалерийскую дивизию и одну армейскую, а также Гвардейский экипаж. Таким образом соблюдалась справедливость: вызывались части армии, гвардии и флота. Генерал Гурко немедленно же сделал предварительные распоряжения, отправив телеграммы соответствующим начальникам, сам же переговорил с командующим Петроградским военным округом генералом Хабаловым.

Хабалов категорически заявил, что ни в Петрограде, ни в его окрестностях безусловно нет места для расквартирования такого количества кавалерии. Нет места даже и для эскадрона, не только для двух дивизий. Выходило так, что вызванные части пришлось бы рассеять вдали от столицы, по деревням, что в сильную стужу отразилось бы весьма неблагоприятно на войсковых частях. Хабалов сам лично доложил об этом государю, и государь на следующем же докладе Гурко отменил свое первое повеление, высказав сожаление, но подтвердил повеление, чтобы был вызван Гвардейский экипаж.

О предупредительном полицейском характере предполагавшейся меры государь не говорил; не говорил ничего в этом смысле и Протопопов. Это разъяснение генерала Гурко о причине отмены повеления о вызове кавалерии находит подтверждение в словах императрицы. Разговаривая 23 января с дежурным флигель-адъютантом князем Эристовым, царица высказала сожаление, что гвардейская кавалерия не может быть