Поправка-22 - Джозеф Хеллер

— Привет, Луиджи, — зная, что нельзя терять ни секунды, пренебрежительно, даже почти грубо сказал Мило Миндербиндер. — Мне нужна ваша помощь. Мой друг хочет найти девочку.

— Девочку, marchese? — неторопливо почесывая щеку, переспросил комиссар. — В Риме сколько угодно девочек. У американского офицера с этим не должно быть затруднений.

— Да нет, Луиджи, вы не поняли. Речь идет о двенадцатилетней девственнице, которую он должен найти как можно скорей.

— Так-так, теперь понятно, — проницательно отозвался комиссар. — Девственницу придется немного поискать. Но если ваш друг постоит на конечной остановке автобуса, куда приезжают девочки, чтобы найти работу, я…

— Луиджи, вы опять не поняли, — бесцеремонно оборвал комиссара Мило Миндербиндер, чем заставил его испуганно вскочить с побагровевшим лицом и сначала вытянуть руки по швам, а потом попытаться застегнуть китель. — Это именно девочка, старинная подруга семьи, и мы хотим ей помочь. Она еще ребенок. Она бродит одна по улицам города, и нам надо ее найти, пока она не попала в беду. Теперь-то вы понимаете? Мне очень важно ее найти. У меня есть дочь того же возраста, и мне сейчас важней всего на свете спасти несчастного ребенка, пока не поздно. Вы нам поможете, Луиджи?

— Да, marchese, теперь я понял, — сказал комиссар. — И сделаю все, что в моих силах. Только вот свободных людей у меня сегодня почти нет. Сегодня почти все мои люди брошены на операцию по пресечению подпольной торговли контрабандным табаком.

— Контрабандным табаком? — заинтересовался Мило Миндербиндер.

— Мило! — умоляюще вскричал Йоссариан, чувствуя, что все погибло.

— Да, marchese, — ответил комиссар. — Барыши от подпольной продажи табака такие огромные, что перекрыть пути контрабанде почти невозможно.

— В самом деле огромные? — уточнил Мило Миндербиндер, и его рыжевато-ржавые брови алчно изогнулись, а ноздри жадно втянули воздух.

— Мило! — тревожно воскликнул Йоссариан. — Не забывай о нашем деле!

— Да, marchese, — подтвердил комиссар. — Доходы фантастические. Контрабанда превратилась в национальное бедствие, это воистину национальный позор.

— Вы уверены? — с озабоченной улыбкой спросил Мило Миндербиндер и, словно в трансе, двинулся к двери.

— Мило! — завопил Йоссариан и бросился ему наперерез. — Мило, ты же обещал мне помочь!

— Контрабандный табак, — завороженно объяснил ему Мило Миндербиндер, продвигаясь к выходу. — Пропусти меня. Мне необходимо его перехватить.

— Подожди немного, нам же надо ее найти! — взмолился Йоссариан. — Ты перехватишь его завтра!

Мило Миндербиндер, будто оглохнув, стремился вперед — спокойно, но безостановочно и непреклонно, — он взмок от пота, в глазах у него мерцала слепая одержимость, а на подергивающихся губах блестели капельки слюны. Он протяжно, как от привычной боли, пристанывал и машинально повторял: «Контрабандный табак, контрабандный табак». Йоссариан понял, что разговаривать с ним бесполезно, и покорно отступил. Мило мгновенно исчез. Комиссар расстегнул китель и презрительно посмотрел на Йоссариана.

— Что вам здесь надо? — холодно спросил он. — Вы хотите, чтоб я вас арестовал?

Йоссариан вышел из кабинета и спустился по лестнице на темную, как склеп, улицу, а дородная дама с бородавками и двойным подбородком, увидев, что он уходит, вернулась в кабинет. Мило, разумеется, уже скрылся. Вокруг не светилось ни одного окна. Безлюдная, мощенная булыжником улица всползала на крутой холм. Через несколько кварталов она упиралась в ярко освещенный широкий проспект. Полицейское управление располагалось почти на дне низины; лампочки у входа потрескивали, будто сырые факелы. Сеялся мелкий холодный дождь. Йоссариан побрел по улице вверх. Вскоре его взгляду открылся небольшой уютный ресторан с красными бархатными шторами на окнах и голубой неоновой вывеской над дверью: РЕСТОРАН ТОНИ. ОТМЕННЫЕ НАПИТКИ И ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ЗАКУСКИ. ВХОД ВОСПРЕЩЕН. Странная вывеска почти не удивила Йоссариана. В той извращенной действительности, которая окружала его, любые отклонения от нормы казались ему нормальными поправками. Черные, расчерченные косой моросью стены домов причудливо дрожали, и чудилось, что вся улица качается и дробится в промозглой тьме. Йоссариан поднял воротник и зябко запахнул свою теплую шерстяную куртку. Из темноты вынырнул босой мальчишка в тонкой рубашке и тонких драных штанах. У него были черные волосы, и он давно нуждался в стрижке, не говоря уж о носках и башмаках. На его болезненно-бледном лице застыла маска угрюмой печали. Он как бы нарочито с громким хлюпаньем чавкал босыми подошвами по лужам, и Йоссариан ощутил такую щемящую жалость к его несчастной нищенской доле, что ему захотелось размозжить ударом кулака, вышвырнуть из реальной жизни это печальное, бледное, болезненное лицо, которое напоминало о печальных, бледных, болезненных лицах всех итальянских мальчишек — несчастных, нестриженых и босых, — застигнутых непогодой в непроглядной ночи. Он заставил Йоссариана подумать про увечных, продрогших и голодных бродяг, про лишенных крова, бессловесных и верных матерей с безжизненно застывшими взглядами и младенцами на руках, которые жадно теребили голодными губами их безропотно обнаженные, мокнущие под льдистой моросью груди. Йоссариан подумал, что они переносят лишения с терпеливой покорностью коров, и сразу же, точно вызванная его раздумьями из небытия, перед ним вдруг возникла женщина с грудным ребенком, завернутым в черные лохмотья, на руках, и его обуяло желание размозжить голову и ей, потому что она напомнила ему о босоногом мальчишке в тонкой рубашке и тонких драных штанах, о дрожащей, замордованной, исстрадавшейся нищете, затопившей мир, способный предоставить кров, пропитание и справедливость лишь горстке бессовестных ловкачей. Господи, что за пакостный мир! Йоссариан попытался представить себе, сколько бедняков мается от голода и холода даже в его собственной процветающей стране, сколько жилищ надо назвать жалкими трущобами, сколько мужчин по-скотски напились, скольких жен беспощадно избили отчаявшиеся мужья, скольких детей запугали, замордовали и бросили. В скольких семействах не было сегодня ужина? Сколько сердец было разбито? Сколько людей покончит к утру жизнь самоубийством, сколько сойдет с ума? Сколько тараканов расплодится и сколько домовладельцев обогатится за счет погибающих бедняков? Сколько удач обернется неудачами, сколько победителей потерпит поражение и сколько богатых встанут утром бедняками? Сколько праведников окажется преступниками, мудрецов — дураками, храбрецов — трусами, честных людей — лжецами, верных — предателями, а хороших — плохими? Сколько высокопоставленных избранников народа продаст за гроши свою душу подонкам и у скольких вообще не окажется души? Сколько счастливых историй завершится несчастьем? Сколько прямых путей превратится в окольные тропы? Сколько уважаемых семей оскандалится, а крепких — развалится? Где искать хорошего человека? Если все это должным образом сложить, вычесть и подытожить, то хорошими окажутся только дети и, возможно, Альберт Эйнштейн да старый скрипач или скульптор где-нибудь в дремучей глухомани. Йоссариан угрюмо подымался по темной улице, страдая от мрачного одиночества и мучительного воспоминания о бледном босоногом мальчишке, пока не вышел на светлый проспект, где увидел группу военных из самых разных стран. Шестеро из них навалились на молодого лейтенанта с бледным мальчишеским лицом, который бился в падучей, и старались удержать ему руки, ноги, голову — каждый одну из частей тела, — чтобы лейтенант не покалечился. Он дергался и стонал и нечленораздельно мычал сквозь стиснутые зубы, а зрачки у него закатились под верхние веки. «Не давайте ему откусить себе язык», — мудро посоветовал самодеятельной команде спасателей стоявший рядом с Йоссарианом низкорослый сержант, и седьмой помощник бросился в общую кучу, чтобы спасти лейтенанту язык. Внезапно спасатели одолели эпилептические корчи и недоуменно уставились друг на друга, не понимая, что же им теперь делать с окостенело вытянувшимся на тротуаре лейтенантом. Их тупо недоуменные взгляды как бы взаимно генерировали во всех семерых паническую дрожь. «А почему бы вам не положить его на капот машины?» — подал им неспешный совет стоявший сзади Йоссариана капрал. В этом был смысл, и семеро спасателей положили молодого лейтенанта на капот автомобиля, плотно прижимая к тонкому железу дергающиеся в эпилепсии части тела. Справившись с этой задачей, они снова вопросительно уставились друг на друга. «А внизу-то ему было лучше», — снова выручил их стоявший за спиной Йоссариана капрал. Мысль была верная, и семерка спасателей принялась перекладывать лейтенанта с капота на тротуар, но, прежде чем они закончили эту операцию, к ним подъехал джип со слепящей поворотной фарой и двумя военными полицейскими на переднем сиденье.