Золотой человек - Мор Йокаи

Да только ведь о каком счастье загадывать, ежели она из дома глаз не кажет, а он и близко к дому не подходит, она там тоскует, он здесь печалится. Я ведь не за тем пришла, чтобы сплетни сводить, избави бог, сроду наушницей не была. Но ужо том, что я тут на днях проведала, не могу смолчать. Извольте знать, что я по утрам убираю постель Тимеи, никого другого до этого дела не допускаю. Разве можно доверить прислуге дивные кружевные подушки поправлять? И вот как-то утром поднимаю это я нижнюю подушку, а там... что бы вы думали? Сломанная сабля. Тимея в тот раз по нечаянности забыла ее прибрать. Нет сомнения, что эту саблю она каждый раз кладет туда на ночь так и спит с ней. Когда я Атали рассказала про это, она меня так ущипнула за руку, что синяк до сих пор не сошел, пригрозила убить, если я об этом хоть кому-нибудь пикну. Да разве стану я об этом кому другому рассказывать, пусть у меня язык отсохнет! А про себя подумала: если прежний владелец сабли про это узнает, уж он-то сообразит, как ему надобно поступить!

Весь этот длиннейший монолог госпожа Зофия произнесла на одном дыхании и не позволив майору прервать себя.

Господин Качука терпеливо выслушал ее речь, а затем ответил ей так:

- Мама Зофия, бывший владелец сабли знает, как ему поступить. Будь госпожа Леветинцская женщиной разведенной, останься она бедно, без гроша за душою, прежний владелец сабли тотчас же предложил бы ей руку. Однако теперь, когда госпожа Леветинцская стала богатой вдовой, унаследовавшей после мужа все его миллионы, бывший владелец сабли, будучи человеком бедным, не может просить руки богатой дамы.

- Однако же сильно изменился характер у этого господина! - вздохнула госпожа Зофия. - Когда он был обручен с Атали, то никак не желал идти под венец, покуда ему сто тысяч форинтов не выложат.

- Хм... А разве не мать Атали только что говорила: будь Тимея бедной, а Атали богачкой, она все равно осталась бы с Тимеей? А ведь она родная мать Атали!

- Верно. Я ей мать, и все же я так сказала. Ваша правда, господин майор. Ну что ж, если прежний владелец сабли не знает, как ему быть, пусть о том голову болит у нынешнего ее обладателя.

Госпожа Зофия испросил тысячу извинений, что так надолго оторвала господина майора от дел, еще тысячу - за то, что не может побыть с ним дольше, потому как надо еще накупить всякой всячины на базаре.

Подхватив свою корзину, она выскользнула из ворот и, не купив на рынке ровным счетом ничегошеньки, прямиком поспешила домой.

Вот уже полтора года Михай неотлучно жил на острове. За это время он совершил великое дело: научил Доди писать.

Какое счастье видеть первые каракули, начерченные неумелой детской рукою мелом на полу! Диктуешь ему: "Напиши букву "К", потом букву "О", рядом еще букву "Т", а теперь прочти, что получилось!" Ребенок поражен: получается "кот", а он вовсе не рисовал никакого кота! И вот через полтора года на разлинованном листе бумаги наезжающими друг на друга буквами мальчик пишет именинное поздравление матери - творение, не менее грандиозное, нежели обелиск Клеопатры, сплошь покрытый иероглифами.

Глаза Ноэми увлажнились слезами, а поздравление сына, полученное ею впервые в жизни, дрожало в ее руке, когда она сказала Михаю:

- Почерк у него будет в точности, как твой.

- А где ты видела мой почерк? - удивленно спросил Михай.

- Во-первых, на прописях, какие ты составлял для Доди. А кроме того, на разрешительном письме на право пользования островом. Ты что, уже забыл?

- И правда, забыл. Ведь это так давно было.

- Ты теперь никому не пишешь писем?

- Никому.

- Ты уже полтора года не отлучался с острова. Разве у тебя нет никаких дел в той жизни?

- Нет и не будет.

- А что же сталось с теми делами, какие до сих пор держали тебя там?

- Хочешь знать?

- Да, хотела бы. Меня огорчает, что такой умный человек вынужден похоронить себя на пустынном острове только лишь из-за любви к нам. Если это единственная причина, которая заставляет тебя находиться здесь, то мне и любовь твоя не в радость.

- Будь по-твоему, Ноэми. Я расскажу тебе, кем я был в той, другой, жизни, что я содеял там и отчего желаю остаться здесь. Когда уложишь ребенка, выходи к скамеечке у веранды, и все узнаешь. Открою тебе всю правду, как на духу. Услышишь мою исповедь - удивишься и содрогнешься. Но в конце концов простишь мне мои прегрешения, как простил Господь, когда послал меня сюда.

После ужина Ноэми уложила Доди и вышла из дома. Они с Михаем друг подле друга расположились на березовой скамье.

Сквозь зелень беседки пробивался лунный свет, но не тревожил людские души: луна перестала быть роковым светилом, ледовым раем самоубийц - она стала добрым другом.

И Михай поведал Ноэми обо всем, что произошло с ним в той, другой, жизни. О внезапной смерти таинственного путника, о гибели "Святой Варвары", о найденный сокровищах.

Он рассказал ей, как стал баснословно богатым и влиятельным человеком, как снаряжал суда за море, приумножая свои сокровища. Рассказал, сколько кораблей и домов у него было, каким почетом и уважением он пользовался; не утаил и свою женитьбу на Тимее.

Михай живописал Ноэми тоску и страдания, выпавшие на долю Тимеи, муки совести, терзавшие его самого за эти страдания; в глазах Ноэми он представил Тимею святой. А когда он со всей откровенность передал ей сцену, тайным свидетелем которой он был, рассказал, как отстаивала Тимея доброе имя супруга, как защищала его от любимого ею человека, наперекор собственному сердцу, Ноэми разрыдалась, преисполненная сочувствия к несчастной женщине.

Когда же Михай обрисовал ей свое мучительное положение, из которого он никак не мог выкарабкаться: прикованный к одному месту своим общественным долгом, огромным состоянием, верностью Тимеи, он рвался к любви, счастью, к своему жизненному идеалу, - Ноэми утешила его нежными поцелуями.

А затем он описал ей ту страшную ночь, появление в безлюдном замке отпертого мошенника Кристяна, отчаяние, приведшее его на край могилы, рассказал все вплоть до момента, когда он заглянул в прорубь и вместо собственного отражения увидел мертвое лицо своего преследователя, и рука провидения заслонила перед ним разверстую ледяную могилу, - Ноэми в порыве чувств прижала его к груди, словно удерживая его от гибели...

- Теперь ты знаешь, что я оставил там и что обрел тут. Можешь ли ты простить мне страдания, какие я причинил тебе?

Слезы и поцелуи Ноэми сказали ему: "Могу!".

Рассказ его затянулся; короткая летняя ночь пролетела, уступив место утренней заре, когда Михай закончил свою исповедь.

Он получил отпущение грехов!

- Теперь я со всеми долгами расквитался! - сказал Михай. - Тимея получила все мое состояние и свободу впридачу. Авантюрист был одет в мое платье, в кармане у него был мой бумажник; его похоронят вместо меня, и Тимея станет вдовою. Ну, а тебе я принес свою душу, и ты приняла ее. Каждый остался при своем.