Короли Вероны - Дэвид Бликст

Выехав на площадь, утопающую в крови и задыхающуюся в дыму, они услышали клич: «Даешь резню!» Призыв передавался от одного германского наемника, из тех, кого Кангранде оставил в городе, к другому. Клич этот итальянцы переняли бог знает у кого в качестве руководства к действию, и означал он, что руководства отныне нет никакого. На целый день отменялись наказания за грабеж, насилие, даже убийство. Клич был словно пропуск, позволявший солдатам удовлетворять свои самые низменные инстинкты, обогащаться или же в одном отдельно взятом городе мстить всему миру за несправедливость. Военачальники нередко сами позволяли своим солдатам учинять резню — в качестве награды за все тяготы похода. Иногда солдаты объявляли резню самовольно.

— Окружайте их! — приказал людям Кангранде. — Убивайте каждого, кто по первому требованию не встанет в строй!

Воины с готовностью повиновались, обратив клинки против недавних союзников; в клинках отражались налитые гневом глаза военачальников. Борьба шла за каждую площадь, несколько солдат оставалось, чтобы защитить горстку чудом выживших. Почти час понадобился, чтобы взять ситуацию под контроль, да и это удалось главным образом потому, что защищать было уже некого. Поко не сводил глаз с Кангранде — тот, казалось, вообще не знает усталости. Кангранде был словно ураган: ярость, закрученная воронкой, не вырывалась наружу лишь до поры до времени. В ужасе Поко скакал по улицам, впустую размахивая мечом в ответ на каждое чинимое у него на глазах беззаконие. Но вот отряд выехал на площадь, где наемники играли в странную игру: горящими палками загоняли в перевернутые корзины какие-то шары. При ближайшем рассмотрении шары оказались человеческими головами. Некоторые головы были совсем маленькие. Поко заплакал; и именно на этой площади он в первый раз убил человека. Именно на этой площади не уцелел ни один наемник.

Капитан быстро понял, что Кальватоне не спасти, и не стал вызывать пожарные бригады в помощь спасательным отрядам. Лишь когда его люди стали задыхаться в дыму (на огонь они уже не обращали внимания), Кангранде дал приказ покинуть город.

В лучах догорающего на западе солнца тлели руины Кальватоне. У обрушившихся ворот выстроились оставшиеся в живых наемники. Их принудили спешиться и опуститься на колени. Все они были более или менее тяжело ранены. Взгляды их не отрывались от Кангранде, восседавшего на своем великолепном коне. Перед ним в немыслимо огромный костер падали последние балки, поднимая столбы искр и пепла. Кангранде долго смотрел в никуда, не шевелясь; наконец повернулся к Кастельбарко и вполголоса отдал приказ. Кастельбарко хлестнул коня и поскакал в лагерь.

Предводитель наемников, не вставая с колен, произнес:

— Der Hund![63] За что ты нас наказываешь? Мы лишь выполняли твои распоряжения!

Кангранде соскочил с коня, бросился к германцу и ударил его по лицу сначала тыльного стороной руки, затем ладонью.

— Мой приказ? Разве я приказывал убивать, грабить, дискредитировать меня? Я поклялся, что не причиню им зла! От кого вы слышали такие распоряжения?

Наемник покачнулся и уронил голову, что-то пробормотав. Кангранде снова ударил его.

— Я спрашиваю, от кого?

— Распоряжения были в письменном виде, — возразил наемник, еле ворочая разбитой челюстью.

— Так покажи мне их!

— Не могу, der Hund! Последним пунктом было сжечь бумагу.

— Очень предусмотрительно. И кто же привез эту загадочную бумагу?

— Я никогда прежде не видел этого человека. Но на нем была одежда с цветами герба Скалигера. А на бумаге стояла твоя печать, der Hund!

Кангранде помедлил, снова ударил наемника кулаком в железной рукавице, выбив ему оставшиеся зубы. Затем вскочил на коня. В глазах его стояли слезы, вызванные отнюдь не дымом. Ни к кому не обращаясь, Кангранде произнес:

— Теперь я понимаю, что чувствовал Понцино. Пассерино, Баилардино, доставьте этих мерзавцев в лагерь. Не наказывайте их до моих дальнейших распоряжений. Я сам определю для них казнь. Нико, позаботься об оставшихся в живых горожанах. Проследи, кстати, чтобы твои люди были в безопасности — вдруг кальватонезцы попытаются отомстить. Я бы на их месте попытался.

И Кангранде поскакал к лагерю. Нико велел своим людям расступиться и дать дорогу опальным наемникам, затем распорядился насчет ночлега и врачебной помощи горстке кальватонезцев, переживших резню.

Что касается Поко, он ослушался приказа. Вместо того чтобы помогать обгоревшим, истекающим кровью, рыдающим либо впавшим в столбняк, он присмотрел себе толстое дерево. Поко спрятался, и до самого восхода луны его никто не видел; когда же луна проделала половину своего обычного пути, Поко, пьяный до бесчувствия, наконец ввалился в палатку.

К рассвету виселица была готова. Оставшихся в живых кальватонезцев пригласили присутствовать при казни. Нико, взбешенный поведением своего пажа, велел прийти и ему.

Кондотьеры, группами по двадцать человек, со связанными за спиной руками, поднялись по деревянным ступеням. На шеи им накинули петли, а затем столкнули негодяев с низкого помоста. Священника им не полагалось. Первым был вздернут германец.

Всадники смотрели, как кондотьеры корчатся на веревках, пиная ногами воздух. Пассерино, окруженный военачальниками и их людьми, при виде посиневшего от удушья германца произнес:

— Что ж, он сделал для нас все, что мог.

Кангранде мгновенно обернулся, и взгляд его был страшен.

— Как прикажешь тебя понимать?

Пассерино нимало не смутился.

— А вот как: узнав о случившемся, Кавалькабо и его приспешники из башмаков выпрыгнут со страху. Они в лепешку расшибутся, лишь бы все закончить.

Кангранде смерил мантуанца недоверчивым взглядом.

— Или же еще больше укрепятся во мнении, что надо стоять до последнего. А у нас люди на таком провианте отощали. — Кангранде тряхнул шевелюрой и снова стал смотреть, как обреченные кондотьеры вываливают языки, выпучивают глаза и постепенно лиловеют.

Это было выше сил Поко.

— Может, как-нибудь ускорить дело? За ноги их потянуть, например?

— Нет, — твердо сказал Кангранде. — Они должны мучиться; что еще важнее, все должны видеть, что они мучаются. Я назначил им казнь, как обычным ворам и убийцам. Никто не смеет поступать против моей воли. Даже если на этом кампания и закончится.

Военачальники разом повернули головы и неодобрительно загудели. Кангранде рассердился.

— О да, отлично все шло, нечего сказать! Даже если мы возьмем Кремону, предварительно не изголодавшись — что нам не светит, — именно эта казнь поможет нам вернуть доверие людей. Не честь, а жестокость!

— А что насчет так называемых письменных распоряжений? — спросил Кастельбарко. — Ты дознался, кто этот гонец?