Иллюстрированная история суеверий и волшебства - Альфред Леман

Но если элемент веры входит в таком количестве в состав нашего «положительного знания», то таково же и содержание верования в тесном смысле, т. е. понятий религиозных и суеверных. Подобно догматам положительной религии, путем внушения от поколения к поколению, передаются и суеверия. А раз установилось известное верование, то человек уже не свободен в своих суждениях, а склонен находить в своих наблюдениях множество фактов, его подтверждающих.

Поразительный пример силы внушенных воззрений мы имеем в развитии веры в ведьм. Несмотря на многочисленные, идущие с разных сторон сообщения о шабашах ведьм, со всеми их отвратительными подробностями, все это, по-видимому, чистейшие басни и выдумки. Конечно, тогда было гораздо больше колдунов и «вещих жен», чем теперь. И в деревне, и в городе, за исключением разве лишь наилучше поставленных классов общества, все врачебное и ветеринарное дело было поделено между ними и духовенством. Когда не помогали молитвы церкви, то обращались в противоположный лагерь, где хранились рецепты предков, переданные с незапамятных времен. Прибегали к ним также в делах, с которыми нельзя было обращаться к монахам и священникам. Однако хотя можно считать точно доказанным, что формы средневекового колдовства имели свою исходную точку в язычестве, но совершенно не доказано, чтобы колдуны и ведьмы составляли замкнутую корпорацию. Еще менее имеем мы оснований для того, чтобы утверждать, как делали некоторые, будто они собирались в определенных местах и в известное время с целью предаваться оргиям или для того, чтобы поклоняться языческим богам прежних времен.

В своей «Истории оккультизма» Кизеветтер (т. II, стр. 586) приводит несколько старых историй, где говорится о таких собраниях, будто бы виденных разными лицами и даже накрытых властями. Но все эти рассказы относятся к позднейшему времени, когда вера в ведовство находилась на высшей точке развития; между тем на свидетельства этого времени совершенно невозможно полагаться, как мы это сейчас увидим. Если даже в основании этих рассказов и есть некоторая доля истины, то все же нет доказательств, что это не были просто шайки разбойников, деливших добычу Так как чрезмерно любопытные власти при этом неоднократно погибали, то уже это одно указывает скорее на разбойников, чем на ведьм. Насколько недоказанными являются утверждения о существовании общин колдунов и «вещих жен», настолько же нет оснований предполагать, чтобы их конкуренция с католической церковью усилилась именно в то время, когда преследование их достигло высшей степени.

Вера в колдовство возникла в такую эпоху, когда церковь признавала возможность волшебства. При обличениях еретиков обвинение в ведовстве прибавлялось сначала как побочное, но затем этот элемент постепенно усиливался и после продолжительной эволюции, которую можно проследить по судебным актам, представление о ереси обратилось в представление о ведовстве, так что вместо действительно бывших сектантских сообществ преследования обратились на мнимые ведовские корпорации. Исторический ход преследования ведьм можно понять только тогда, если стать на эту точку зрения, т. е. признать сообщества их плодом чистейшего вымысла. В самом деле, вначале процессы шли туго, что и вполне естественно, так как тогда еще ничего не знали о ведьмах и их общинах. Нужно было некоторое время, чтобы соответствующие представления были внушены народу посредством устных и письменных проповедей и получили значительное распространение. Когда же все это совершилось, то дело пошло полным ходом. Мы ведь знаем, что при наличности предвзятого мнения человек всегда найдет в ежедневной жизни множество фактов, его подтверждающих. В мелочных и самых естественных происшествиях стали видеть влияние ведьм; жалобы на них стали чаще, и чем больше их сжигали, тем более усиливался страх, в свою очередь увеличивавший число жалоб.

Но этого мало: ужас, внушаемый процессами с их нечеловеческими пытками, начинает вызывать явления, дающие жалобщикам как будто некоторую тень справедливости. Самым достоверным и неоспоримым знаком принадлежности к ведовству считалась stigma diaboli: «чертова печать». Если удавалось найти на теле колдуньи одно или несколько мест, нечувствительных к боли, то дальнейшие доказательства считались излишними. Если судить по старым сказаниям, то такие явления встречались нередко, что, в сущности, вовсе не удивительно, так как местная анестезия есть один из частных признаков истерии. Если принять во внимание, что этот невроз развивается на почве сильных волнений и ужаса, то станет легко понятным, что боязнь ведьм с одной стороны, пыток с другой, вызывали появление истерии в таких размерах, которых мы теперь не можем себе и представить. Первоначальные, ни на чем не основанные обвинения послужили с течением времени исходной точкой таких болезненных феноменов, которые, в свою очередь, признавались доказательством для дальнейших обвинений.

Различные волшебные мази тоже употреблялись, вероятно, вследствие страха перед преследованиями. Из исследований Порта мы знаем, что такие мази действительно содержали наркотические вещества и вызывали глубокий сон с эротическими сновидениями. «Вещие жены» прежних времен несомненно были знакомы с целебными и ядовитыми свойствами трав. Почему же им было не пользоваться своим знанием, чтобы получить хотя бы мимолетное забвение и утешение в их безотрадном положении среди ужасов процесса, подобно тому, как и в настоящее время с этой целью прибегают к алкоголю. Если несчастным колдуньям во время такого забытья грезились далекие путешествия и любовные похождения с колдунами и чертями, то это опять-таки зависело исключительно от внушающего действия глубокой веры в действительность подобных приключений.

В протоколах процессов о ведьмах мы встречаемся с явлением, которое на первый взгляд совершенно противоречит высказанному предположению. Бывало не раз, что женщины сами являлись в суд и возводили на себя обвинения. Казалось бы, можно думать, что в этих самообвинениях была доля истины, потому что иначе что же побуждало их к такому безумному шагу?

«Нельзя предположить, что это было только озлобление, — говорит Столль, — потому что ведь они рисковали головой. Столь же мало, вероятно, и предположение, что, подобно истеричкам наших дней, они желали во что бы то ни стало чем-нибудь отличиться, чтобы привлечь на себя внимание. Для понимания этого явления нужно принять в расчет, что есть многие люди, которые настолько проникаются верой в истинность всего, что им внушается прямо или косвенно, намеренно или ненамеренно, что делаются совершенно неспособными отличить действительно бывшее от воображаемого и слышанного».

В доказательство этого Столль приводит такой пример из клиники известного гипнотизера проф. Бернгейма в Нанси. Проф. Бернгейм позвал однажды юношу 14 лет к кровати другого больного № 1 и спросил: «Скажи мне: этот человек не отнял ли у тебя вчера портмоне?» Юноша тотчас отвечал утвердительно. «В таком случае расскажи, как было дело, только смотри, говори чистую правду, потому что вот господин следователь (указывает на проф. Фореля) и из-за твоих россказней этого человека могут посадить на полгода в тюрьму». Юноша клянется, что будет говорить только правду и приступает к рассказу: вчера в 101 /2 часов вечера больной № 1 подошел к его койке и вытащил из-под одеяла его портмоне, а затем возвратился и лег в постель. Юношу настойчиво спрашивают, действительно ли все так было и может ли он в том принять присягу: он немедленно поднимает пальцы вверх и клянется в истине своих слов. Во время рассказа больной № 1 качает головой, и, смеясь, отрицает все происшествие. Мальчик, однако, стоит на своем. Тогда проф. Бернгейм зовет больного № 2, гистеро-эпилептика, соседа по койке с № 1, слышавшего весь рассказ. № 2 дословно повторяет показание юноши и утверждает, что он видел всю сцену воровства. Бернгейм обращается к третьему больному, пожилому человеку, спокойно сидевшему на лавке, и спрашивает его. Тот хладнокровно и решительно отвечает, что ничего подобного он не видел. При настойчивых увещеваниях припомнить хорошенько он долго остается при своем показании, но наконец мало-помалу начинает колебаться и допускает, что нечто подобное могло и произойти в больничной палате, только он не припоминает, чтоб он это видел. История воровства конечно была вымышлена, но мы видели, как два человека моментально подхватили ее и излагали с полным убеждением в ее справедливости. Так как оба свидетеля слышат друг друга, то последующий дословно повторяет показание предыдущего. Даже третий, сначала очень ясно отрицавший происшествие, после некоторого воздействия начинает колебаться и признавать, что может быть что-нибудь и было.