Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин

Люди привыкают к смерти.

Патологоанатомы относятся к своим пациентам, как к неодушевленному куску плоти, который надлежит распластать, чтобы выяснить причину смерти. Могильщики видят в смерти приработок, не более. Работники убойного отдела видели в каждом трупе загадку, следовало выяснить, кто сделал это и почему. Даже работники морга не думают о том, что лежит в подвалах и холодильниках, от мысли об этом можно было сойти с ума.

Но как можно привыкнуть к работе палача? Делать мертвое из живого доступно лишь палачам и убийцам. Сделать живое из мертвого — задача, посильная Богу.

И все-таки странные наступают времена.

Собственно, они уже наступили. Еще в разгар перестройки задержанный по подозрению в убийстве М. изъявил желание исповедоваться у священника. Без этого он отказывался давать какие-либо показания. Разумеется, его просьбу удовлетворили. Приехавший для совершения таинства отец Анатолий был деловит и имел при себе чемоданчик с необходимыми принадлежностями. Надо сказать, что священники народ деловой, в чем-то они схожи с судмедэкспертами и прежде всего главным — ежечасной готовностью к выезду для спасения грешной души. Разумеется, отец Анатолий понимал наше профессиональное любопытство, а потому пресек его на корню, выбрав для исповеди комнату, где его никак не могли подслушать. Впрочем, после исповеди и М. из подозреваемого быстро стал полноценным убийцей — он уже ничего не скрывал, или, если говорить точнее, почти ничего. Если от Бога у него секретов не было, то с милицией он полной откровенности так и не смог проявить.

Все чаще и чаще заблудшие души обращают свой взгляд к небесам.

Правда, небеса им кажутся тем самым чертогом, где они спасутся от возмездия земного.

И вот уже члены различных «бригад», погрязшие во грехе, щедро отсчитывают «зелененькие» на строительство храмов, чиновники, не пренебрегающие мздой, торопятся выделить для Божьего храма все новые и новые места, даже милиция, которая, как теперь стала известно, состоит не из безгрешных, одно время радостно штрафовала пьяных водителей, пересылая штрафные суммы опять же на возведение очередного храма. В наивности своей все они полагали, что стоит только покаяться в безмерных своих грехах и постоянном нарушении небесных заповедей, как тут же на них снизойдет прощение, дающее возможность с удвоенной энергией предаться прежним занятиям.

Преступник обращается к Богу после совершенного преступления. До того он о нем не думает — некогда. Надежда на небесное заступничество заставляет их не жалеть денег на храмы и службы, накалывать на своей груди церкви, а то и просто молиться в тюремной камере в надежде, что именно его, уверовавшего, минует людское наказание. Взаимоотношение этих людей с Богом напоминают торговлю — братан, я ведь в тебя верю, я на тебя жертвую, так и ты позаботься обо мне, лады?

Каждого убитого преступного авторитета отпевают в церкви, над каждой могилой кадит ладаном густоголосый священнослужитель, уговаривая Отца Небесного забыть земные прегрешения покойного и уготовить ему достойное место в раю. В общем, грустная получается история, почти как в Евангелии — на двух крестах висели разбойники, и Иисус тем самым был к злодеям причтен. А если имел место в истории случай, когда два разбойника без покаяния и излишнего усердия в рай попали, то почему сегодня этого нельзя?

В преступнике чаще всего живет не вера, а надежда на спасение. Когда Андрея Чикатило осудили на смертную казнь за десятки совершенных им убийств, один из корреспондентов спросил, верит ли он в Бога? Ответ самого массового убийцы ушедшего века знаменателен: «Так, средне верю. Больше надеюсь!» Надежда и страх за себя любимого — вот что заставляет большинство преступников возводить очи горе. Никто не задумывается о том, что в храме, возведенном на бандитские деньги, не будет любви и справедливости, что возносить в таком храме молитвы кощунственно. Ведь храм этот поставлен в надежде на спасение, а не на прощение — хотя в этих двух словах кроется огромное различие.

Люди чаше всего живут по принципу: не согрешишь — не покаешься. А быть может, все-таки лучше не грешить? Легко ведь грешить, если после совершенного тобой можно покаяться, а потом снова с усердием взяться за прежние дела — а чего стесняться, если и их можно однажды отмолить? Священнослужители могут мне возразить — покаяние тогда действенно, когда оно искренне. Так ведь искренность — понятие субъективное, я лично был знаком с одной дамочкой, которая сладостно предавалась прелюбодеянию, а по выходным бегала в храм — то ли каялась, то ли исповедника своего доводила.

Общество больно.

И это проявляется во всем — в экономике, в политике, в военном строительстве, в отсутствии какой-либо идеологии. Общество без идеологии мертво и нежизненно, теперь это понимают многие. Все чаще говорят о национальной идее, об отсутствии духовных начал, скрепляющих общество. Начавшее перестройку страны руководство тайно надеялось на религию. Для того и ходили бывшие члены Политбюро в церковь, для того неумело крестились у всех на виду.

Религия надежд не оправдала.

Она и не могла их оправдать, прежде всего оттого, что все мы — и в первую очередь прорабы нашего бытия, — не уверовав в коммунизм, не смогли и уверовать в Бога. Большинство только надеются на него.

Вера и надежда — не синонимы. Это различные понятия. Уверовавший сделает все, чтобы его идеалы одержали победу, надеющийся станет ждать, когда это сделают другие.

Пока мы будем только надеяться, среди нас всегда будет гулять смерть.

Нет, я не о религии. Я о вере. Вера в справедливость и свободу куда более важна для строительства общества. А вера в Бога порождает необоснованные надежды на то, что кто-то сделает мир лучше, надо только подождать.

Нам дали свободу.

Так говорят, так нас убеждают, так нас стараются заставить поверить. Но это невозможно, как нельзя дать человеку тень, как заставить солнечный зайчик скакать по стеклам в ненастный день, так невозможно сделать человека свободным.

Свободу невозможно дать, она живет внутри человека. Это его естественное состояние — быть свободным. Внешние обстоятельства могут согнуть свободного человека, могут его лишить жизни и ограничить существование рамками тюрьмы и немоты, но не могут лишить главного — той независимости от окружающего мира, которую он себе позволил. Свобода — это решимость быть собой.

Иоганн Вольфганг Гете разделял два вида свобод — свободу физическую и свободу идеальную. Несомненно, следует говорить о свободе идеальной — свободе духа, физическая свобода есть всего лишь приложение к ней.

Гнуться и вставать на колени — удел слабого духом человека.

Быть пленником еще не означает того, что человек несвободен, это доказал Спартак и тысячи его товарищей, выбравших смерть и свободу и ушедших из гладиаторских школ на просторы оливковых рощ и виноградников, чтобы умереть, но остаться свободными. Свобода жила в душах гладиаторов, в противном случае все они пали бы на ристалищах во славу цезаря и к восторгу воспаленной кровавым зрелищем толпы. Но они предпочли умереть с мечами в руках и свободными людьми.