Другой класс - Джоанн Харрис

– Мистер Стрейтли, вы что-то неважно выглядите. Вам следовало бы больше заботиться о своем здоровье.

Кстати, это была чистая правда: он действительно выглядел ужасно. Брюки в грязи; лицо багровое; задыхается, как разжиревший домашний пес. И я подумал: а ведь если мне удастся к нему подобраться, я, наверное, смогу и еще разок битой воспользоваться. Хотя, пожалуй, лучше было не спешить, а дождаться благоприятного момента, застигнуть его врасплох, а потом, возможно, попросту столкнуть в канал. Кроме того, мне, конечно, хотелось узнать, что именно ему известно и что успел рассказал ему твой братец.

Он посмотрел на меня своими слоновьими глазками и сказал:

– Одна смерть еще может показаться несчастным случаем, но три подряд – это уже больше похоже на дело рук серийного убийцы. Неужели вы думаете, что вам и на этот раз поверят? Или вы постараетесь вновь свалить вину на кого-то другого, как это было с Гарри?

Я рассмеялся. Конечно же, он ни о чем понятия не имел. Да и откуда он мог хоть что-то узнать, если я никогда и никому ничего не рассказывал. Даже тебе. Но на Стрейтли мой смех впечатления не произвел; наоборот, он нахмурился, и голос его дрогнул от избытка чувств, когда он спросил:

– Зачем вы это сделали, Спайкли? Ведь Гарри был очень хорошим человеком. Он всегда за вас заступался.

Я ответил не сразу. Некоторое время я просто смотрел на него, а он буквально задыхался от гнева и ярости, даже глаза кровью налились. На мгновение мне стало его жаль: в таком состоянии он казался куда более человечным; таким он мне почти нравился.

– Нет, Гарри никогда за меня не заступался, – сказал я. – И нисколько мне не помогал. Я собирался доверить ему одну тайну – нечто такое, о чем я никогда и никому не рассказывал. Нечто отвратительное, буквально пожиравшее меня изнутри. Я так ему верил. Я пошел к нему, думая, что он сумеет мне помочь. И знаете, что он сделал вместо этого?

Он послал меня к капеллану. А тот сразу поспешил к мистеру Скунсу и сообщил ему, что у меня проблемы; точно такие же, какие были у меня и в «Нетертон Грин»; что я стремлюсь к «слишком тесным контактам с учителями»; что я грежу наяву; что я предаюсь «всяким ненужным фантазиям».

– Гарри сказал, что он слишком занят, и посоветовал мне побеседовать с нашим капелланом, – продолжал я. – Да для него никого другого и не существовало – он видел только себя самого и своего любимца Чарли. Своего особого дружка. И я действительно пошел к капеллану, и… догадайтесь, что было дальше? Капеллан мне не поверил!

Его рука скользит по моему бедру. Я чувствую на шее его горячее дыхание. Своей второй рукой он сжимает мое плечо. На полу лежит прямоугольник солнечного света, и над ним в ярких лучах пляшут пылинки. Его страстное сопение заглушают звуки музыки – он заранее поставил какую-то пластинку. По-моему, Эдит Пиаф. Мистер Скунс всегда очень любил Эдит Пиаф. От него пахнет сигаретами «Голуаз», лосьоном после бритья и еще чем-то острым, то ли горьким, то ли кислым, и довольно противным. А когда все было кончено, он выпрямился и сказал: «Ну вот и молодец! Хороший мальчик!»

– Гарри был хорошим, порядочным человеком, – снова завел свою шарманку Стрейтли. – Он никак не заслуживал того, что с ним сделали. Того, что вы позволили с ним сделать!

Бедный Стрейтли. Даже самый лучший и порядочный человек способен скрывать в своей душе целый мир. Темный мир. Впрочем, вряд ли Стрейтли поверил бы мне. Да и с какой стати мне хотеть, чтобы он мне поверил?

– Я был всего лишь ребенком, – сказал я ему. – Я тоже не заслуживал того, что сделали со мной.

И тут у меня за спиной завозился твой брат. Он, похоже, начинал оправляться от пережитой им панической атаки – если это, конечно, именно так называется.

Я снова посмотрел на Стрейтли и понял, что сам позволил ему отвлечь меня от твоего брата, который уже пытался встать на ноги, – если бы ему это удалось, я сразу лишился бы всех преимуществ. И я снова замахнулся битой, готовясь нанести смертельный удар.

– Немедленно положите биту на землю, Спайкли!

Теперь голос Стрейтли звучал совсем как у испуганного старика. Смешно подумать, что когда-то я его боялся. Ну теперь-то я во всем разобрался. И полностью владел собой. Ничего, решил я, сейчас я уберу с дороги твоего брата, а потом займусь Стрейтли; уж с ним-то я справиться вполне сумею. Его, собственно, можно даже и не убивать. Ведь в данном случае мое слово было бы против его слова – а он, как всем известно, Джонни Харрингтона терпеть не мог…

– Вы выслеживали Джонни несколько недель, а затем последовали за ним сюда, – сказал я. – Вы по-прежнему были уверены, что во время суда над Гарри Кларком он дал ложные показания. А эту биту вы подобрали возле школы, сказав себе, что это так, на всякий случай. Но Харрингтон вас слушать не пожелал, и вы его ударили. А потом, когда появился Уинтер, вам пришлось иметь дело еще и с ним.

– Не говорите глупостей, – сказал Стрейтли. – Положите ваше оружие, а потом мы поговорим.

Смешно, но отчего-то в присутствии учителя всегда начинаешь чувствовать себя школьником. Вот и я, почувствовав гнев своего старого классного наставника, уже почти готов был ему подчиниться.

– Я стоял вон там, на тропе, и все видел, – нагло заявил я ему. – Вы, сэр, просто утратили контроль над собой. Работая с «Выжившими», я довольно часто видел яркие примеры того, на что способны люди в состоянии крайнего возбуждения. Вы же не понимали, что творите, сэр. И я буду готов подтвердить это даже под присягой.

Его рука скользит по моему бедру. Я уставился в стену. Эдит Пиаф поет «Hymne à lÀmour» [158] . Я чувствую запах скошенной травы и меловой пыли. А его рука все движется вверх по моему бедру. Его дыхание шевелит мне волосы. И эта музыка все звучит, звучит… И я все время отчетливо сознаю: если бы это был Гарри, я бы совсем ничего не боялся; если бы это был Гарри, я, наверное, и сам захотел…

– Спайкли! Немедленно положите оружие на землю! – Меня настолько захватили воспоминания, что я даже не сразу понял, что на этот раз приказание прозвучало откуда-то сзади, у меня из-за спины. И это был другой голос, еще один голос из моей прошлой жизни, из «Сент-Освальдз», и звучал он жестко и властно. – Положите оружие, Спайкли, – снова произнес тот же невидимый мне человек, – а затем медленно повернитесь ко мне лицом. И учтите: если мистер Стрейтли и мог прийти сюда не подготовившись, то я в отличие от него вооружен и довольно опасен.

И я, осторожно повернувшись, увидел на том конце моста мужчину в темно-синем пальто, который целился в меня из какой-то тупоносой штуковины, обернутой школьным шарфом «Сент-Освальдз». Мне не сразу удалось его узнать – я в его группе никогда не учился, – но потом я разглядел его нос…

Это был Зелен-виноград. Он же доктор Дивайн.

Дивайн, должно быть, шел по улице, поэтому я его и не видел. Во всяком случае, когда я заметил, что он стоит на мосту подобно верному Горацио[159], то мне, честно говоря, показалось, что я свихнулся. Тридцать четыре года работы в школе – да я был уверен, что меня уже ничем не удивишь! Однако Дивайну это все же удалось, ибо за все это время мне ни разу не доводилось видеть его в роли головореза, размахивающего допотопным мушкетоном, – или что он там прикрывал школьным шарфом?..