Тобол. Мало избранных - Алексей Иванов

Под вечер измученная Айкони точно впала в неистовство. Она внезапно потянула прямо в лес, выламывая связанные сзади руки, — так собака рвётся с привязи, удушая себя.

— Отпустить!.. Отпустить мне!.. — исступлённо завыла она.

Новицкий ухватился за верёвку обеими руками.

— Нэт!.. Нэ моляй мэнэ!.. — прохрипел он, упираясь.

— Не хотеть тебе! Отдать меня Нахрачу! — заклинала Айкони. Нахрач казался ей спасением, избавлением от мук. — Нахрач меня прятать в лес! Там нет никого, никого! Тихо! Меня не видеть, меня не помнить!

— Нэ будэ боле Нахрачу! — убеждённо ответил Новицкий. — Вотче зловыти його у Сатыги, и його смэрттю стратят!

Конечно, пленного Нахрача в Тобольске казнят — ведь он поднял своих людей против русских. Его даже крещение не избавит от кнутов или петли. Прошли уже времена Анны Пуртеевой. Да и малолюдный Ваентур — не могучая Кода, которую надо удержать в покорности ценой прощения князя.

— Меня тоже убить! — отчаянно крикнула Новицкому Айкони.

— Нэт, кохана, нэт! — успокаивал её Григорий Ильич. — Я володыку за тэбэ просити буду! Я йому в ноги впаду! Тэбэ пробачать! Охрэстыти, и я тэбэ в жинки вы-зьму! Будэшь моею! Я вочей своих с тэбэ нэ опущаты!..

Григорий Ильич и сам не знал, правду он говорит или нет. Возможно такое или невозможно? Сейчас, в полубреду, он не размышлял. Все ответы сложились в его голове уже давным-давно, пока он был здоров, и он поверил в них, потому что в тоске ему надо было во что-то верить, и теперь он просто произносил слова, которые затвердил себе не год и не два назад.

— Нет! Ты смерть! Я не тебе! — крикнула Айкони.

Новицкий её не услышал.

— Будэшь моею! — повторил он. — Боле не утэчи от мэнэ!..

Айкони снова ринулась вперёд, увлекая за собой Новицкого. Злые слёзы промыли светлые дорожки на её грязном лице. Нет, она отыщет выход! Она не будет женщиной этого русского безумца, которого сама и превратила в чудовище! Что бы ни сказал Новицкий, как бы ни раскидывал ловчие сети его могучий бог, тайга не выдаст Айкони! С ней защита Ике-Нуми-Хаума!

Она помнила свой путь с Нахрачом.

Когда на болоте она вырвалась от русских и очутилась на Ен-Пуголе, князя-шамана на острове уже не было. Он выкорчевал Ике-Нуми-Хаума, подцепил его к лошади, которую Новицкий и Пантила бросили в Ваентуре, и через протоку ушёл в тайгу, намереваясь обрести укрытие в Бал чарах у князя Сатыги. На Ен-Пуголе, пьяно завывая и воинственно размахивая оружием, колобродили вогулы Ваентура, одуревшие от пойла из мухоморов. Айкони с ними нечего было делать. Она бросила последний взгляд на остров, так долго служивший ей домом, и двинулась вслед за Нахрачом по моховой борозде, взрытой волочащимся идолом. В сумерках она настигла Нахрача.

— Я ждал тебя, — ухмыльнулся Нахрач.

Айкони тоже была рада увидеть его. Она не забыла, как Нахрач прислал к ней убийцу, от которого её защитил собою Новицкий, но следует ли винить Нахрача? Он не желал Айкони зла. Просто он не придумал другого способа уберечь Ен-Пугол. На месте Нахрача Айкони поступила бы точно так же.

Двумя длинными ремнями Ике был за голову привязан к лошади, на шею которой Нахрач насадил хомут. Раньше затёсанную макушку идола венчал лосиный череп, и сейчас, без черепа, казалось, что Ике облысел, как старик. На глаза-гвозди намоталась трава, в рот набилась земля, маленькие ручки обломались, мокрая одежда раскисла и порвалась — рукава волочились по кустам. Но на груди Ике обнажилась ржавая кольчуга Ермака, и древний идол Коды всё равно выглядел грозно. Ике не потерял свою свирепую душу.

Продираться через тайгу лошади было ещё труднее, чем людям. Нахрач шагал впереди, топором расчищая дорогу: рубил ветви и мелкие деревья, ногами сшибал сухие корневища и топтал коряги. Айкони тянула лошадь за узду. Коняга не хотела идти. Сучья царапали ей бока и брюхо, и она чуяла лесных богов — боялась их, прядала ушами, упрямилась. Лошади не любили тайгу, поэтому вогулы не любили лошадей. Ике тащился то одним боком по земле, то другим, как лодка; однако он не был лодкой, которая принадлежит реке, он был плотью леса, и потому Айкони не отпускало ощущение, что он намеренно мучает её и Нахрача, испытывает их преданность. Преодоление пути сквозь тайгу для Нахрача и Айкони было подобно жертвоприношению.

Ночью у костра Айкони внимательно рассматривала Нахрача, словно видела его в первый раз, — горбатого, перекошенного, рукастого. Его тёмная рожа, покрытая морщинами и щетиной, напоминала сосновую кору. Людей вроде Нахрача вогулы называли остророгими — неуживчивыми, дерзкими, непримиримыми. Айкони и сама была такой, и потому для неё во властном Нахраче было что-то бесконечно притягательное. Ей хотелось наблюдать за ним, как за диким животным, которое занято своим потаённым делом.

— Тебе жалко, что Ен-Пугол пропал? — спросила Айкони.

— Да, — кивнул Нахрач. — Место было крепкое. Теперь надо искать новое.

— Это русские виноваты.

— Ты глупа, как все женщины, — Нахрач зло засмеялся. — Если капище найдут русские, их надо просто убить, потому что они станут грабить.

Он говорил так, как должен говорить вогул — потомок князей, которые убивали русских, пока не погибли сами.

— Капище надо уносить не из-за русских, а из-за моих людей. Я указал им дорогу на Ен-Пугол, чтобы успеть забрать Ике-Нуми-Хаума. Я не мог сделать иначе. Но теперь мои люди знают путь, они станут ходить на капище сами и будут просить богов без меня. Только русские пускают к своему богу всех, а к нашим богам может приближаться один лишь шаман. Мне придётся устраивать новое капище и переселять на него богов Ен-Пугола.

— Я помогу тебе, — пообещала Айкони. — Мне с тобой хорошо.

— Знаю, — кивнул Нахрач. — Я добрый к тебе. Я должен прогнать тебя, потому что за тобой идёт Человек-с-крестом, но не прогоняю.

Огонь бегал по головням костра, как белка. Деревья, окутанные мглой и дымом, стояли, будто лесные страшилища, собравшиеся возле костра, чтобы послушать Нахрача. Мохнатые лапы, цепкие пальцы, насупленные брови, лохматые уши, щепастые плечи и локти, корявые колени, хвойные лохмотья, пристальные взгляды. Причудливые и безобразные страшилища еле слышно перешёптывались, и речь их была скрипом, шумом ветра, уханьем филина.

А наутро Айкони и Нахрач снова пробивались сквозь тайгу, потому что по их следам шёл непреклонный русский митрополит, и ничто не могло его остановить — ни демоны, ни буреломы. Но, похоже, старый Ике устал от бегства. Он начал застревать на корнях, а потом лопнул один из двух ремней, на которых Ике волочился за лошадью. Нахрач изучил обрывок ремня.

— Он не перетёрся. Он разрезан ножом.

— У Ике нет ножа! — удивилась Айкони.

— У богов есть всё! — злобно возразил Нахрач. — И ноги тоже есть!

Он вырвал из мха тонкую сосенку и наотмашь хлестнул ею идола.

— Ты не бог, а трусливый бурундук, Ике-Нуми-Хаум!