Дагги-Тиц - Владислав Крапивин

Сюда забрел я лишь на час —

Заставили дела.

Как можно жить, спрошу я вас,

Когда кругом бедлам?

Я этой жизни не снесу,

Совсем, совсем я скис,

Поскольку жить привык в лесу,

Поскольку я лесник.

И для людей, и для зверей

Здесь, в городе, беда…

Эй, кошечка, давай скорей

Беги ко мне сюда! —

это он появившейся Беатриске.

Она была легкомысленным созданием — не совсем еще взрослая, хотя и постарше Оськи. И подошла к Леснику, от которого пахло вкусной домашней пищей. Тот сгреб беспризорницу и отнес в свой лесной домик.

Сперва Беатриске у Лесника понравилось: свежей рыбки и молока — сколько угодно, кругом прекрасная природа. И Лесник оказался добрым дядькой. Но… она была уличным созданием и долго не выдержала. Загрустила по мусорным кучам, по городскому шуму, по Оське и даже по вредному псу Бурбону, который готов был «р-разорвать всех на свете котов и кошек», но не разорвал ни одной, а, наоборот, отбивал их от живодеров.

Но от двух хитрых жуликов отбить Беатриску Бурбон не сумел. И через какое-то время было объявлено, что на кошачьей выставке появится новая «звезда» небывалой красоты.

Директор выставки (опять же Валерий Князев) солидно извещал зрителей:

Выставка, выставка,

Вдоль забора — клетки.

Кошки пожилые,

Кошки малолетки…

Кошки в клетках ему подпевали:

Гладкие, пушистые

И короткохвостые —

Все мы соответствуем

Требованьям ГОСТа.

Прочитай внимательно

Наши имена ты.

Мы теперь не просто кошки,

Все мы — экспонаты.

Директор продолжал:

Кошки из Австралии,

Кошки из Италии.

Сразу после выставки

Всем раздам медали я.

Кошки из Ангорры,

Кошки из Сиама!

Но кого сочтете вы

Самой-самой-самой?

Дружно вмешивались зрители:

Лучше всех, конечно,

Эта иностранка.

Эта королевская

А-на-ло-станка!

Беатриска была особой не только легкомысленной, но и честолюбивой. Сидя в позолоченной клетке, она соглашалась со зрителями:

Ах, как получилось все чудесно.

Я была худой и беспризорной,

А теперь я стала всем известной,

Сделалась особой благородной.

На меня глядит толпа народа,

На обед дают деликатесы.

Про меня восторженные оды

Пишут городские поэтессы.

Подо мной тюфяк из мягкой ваты,

Здесь не отлежу свои бока я…

Но тут голос ее менялся:

…Только почему-то скучновато,

Ну да к скуке быстро привыкают…

Нет, не привыкла:

Только вдруг припомню на минутку

Мусор и бидоны у киоска…

Странно, что уже вторые сутки

Почему-то не приходит Оська…

Но зато есть сливки и сметанка,

Много мяса и медаль в награду,

И теперь я кошка-дипломантка…

Но совсем мне этого не на-адо-о!

Оська (то есть Инки со всеми своими кошачьими ужимками) рано утром проникает за колючий забор, дергает засов клетки, хватает Полянку за руку, кричит без всякой музыки:

Беатриска, ты совсем рехнулась?

Хорошо, что я тебя услышал!

…Хорошо, что Солнышко проснулось —

Красит в рыжий цвет котов и крыши.

Удирай отсюда, Беатриска!

Надо вольно жить на белом свете!

Счастье жизни вовсе не в сосисках —

Это знают все коты и дети!

И дети-зрители (специально подготовленные, конечно), и все, кто на сцене, подхватывают хором, уже с мелодией:

Нас вы не заманите в квартиры,

Нас вы не накроете сетями!

Даже полицейские мундиры

Кошки могут изодрать когтями!

А жадюгу, вора и бандита

От обжорства разнесет на клочья!

Пусть он даже золотом набитый,

Пусть он и кефирный, и молочный…

Конечно, заключительное четверостишие было «пришей кобыле хвост», это самокритично признавала Зоя. Но в то же время и она, и все остальные ни за что бы от него не отказались. Потому что последнее слово там было не «молочный», а «Молочный».

Это как плевок в того самого гада.

…Кстати, скоро Инки увидел этого гада по телику. В комнате у Зои. Несколько человек там обсуждали, как лучше сделать кошачьи маски (покрасить или оклеить шерстью?), и включили между делом «Новости региона». И там-то выступил перед зрителями Семен Семенович Молочный, кандидат в областную думу. Он обещал, конечно, своим избирателям рай на земле, если его выберут в депутаты.

— Вы и так уже немало потрудились для нашего города, — заулыбалась юная телеведущая, у которой на подбородке подтекала косметика. — Чего стоит один ваш торговый центр…

— Я стараюсь, — кивнул Семен Семенович без выражения.

У него была бритая голова, в которой, как в фарфоровой колбе, отражались лампы. Этим он и запоминался. А лицо… оно было никакое. Гладкое, кругловатое, с прямым, как у манекена, носом. Разве что рот был великоват, немного лягушачий, но губы почти не шевелились (лишь иногда раздвигались в автоматическую улыбку). А глаза смотрели строго перед собой. В какую-то одному ему понятную даль. Возможно, кандидат и бизнесмен Молочный видел там свои будущие великомасштабные дела…

Инки порадовался, что Молочный оказался именно таким. А то ведь мог выглядеть красавцем или добродушным дяденькой, и тогда трудно было бы представить его виноватым в гибели Бориса. А этот был как большая кукла…

— Но скажите честно, — улыбалась ведущая, — вам ведь не всегда все удается легко. Немало было и помех, и всяких наветов, и…

— Все было, — согласился Молочный, глядя вдаль. — И будет еще. Но я знаю свою задачу. У меня есть цель. Благо людей.

— Не все люди, однако, это ценят… Говорят, вы всегда ездите в машине один, чтобы не подвергать опасности водителя, если найдутся злоумышленники…

Молочный впервые улыбнулся пошире. И снисходительно:

— Я не боюсь злоумышленников. От судьбы не уйдешь. Но я в нее верю, в свою судьбу.

Ведущая позволила себе слегка заговорщический тон:

— Однако же… джип с охраной все-таки следует за вашей машиной на некотором расстоянии, не так ли?

— Это для представительства, — сообщил господин Молочный опять без выражения. — И для техпомощи. Если моя машина застрянет в здешнем бездорожье, кто-то должен ее вытаскивать.