Неон, она и не он - Александр Солин

– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – глядя на него в упор, спросила она с прокурорской прямотой.

– А что я должен рассказать? – попытался удивиться он, чувствуя как кровь отливается от лица.

– Может, я дура, но начало ее беременности совпадает по времени с твоей поездкой на похороны, – подчиняясь проклятому женскому наитию, отчеканила она. – По-моему, в этом и есть причина ее приезда. Скажи мне, что я не права…

Пронзительно и не мигая глядя ему в глаза, она ожидала ответа, чувствуя себя на краю пропасти, откуда он мог ее оттащить, либо толкнуть вниз.

– Наташенька… – начал он неуверенно и замолчал. Насмешливая, безжалостная даль вдруг открылась ему, и он понял, что если сейчас скажет правду, то разрушит их мармеладное настоящее, а если соврет, то погубит их безмятежное будущее.

– Ну, я жду… – дрогнул ее голос.

И он решился.

– Да, это мой ребенок, но ты сама знаешь, в каком состоянии я тогда был – я думал, что между нами все кончено… – зачастил он, боясь, что его прервут.

– Все! Достаточно! – вскинула она руку, словно воздвигая преграду между его новостью и собой. Несколько секунд она сидела неподвижно, затем сонным движением стянула с пальца кольцо и уронила его себе под ноги.

– Верни мне ключи от квартиры… – тихо сказала она, отставив в его сторону руку.

Похолодевшими руками он вытащил, отцепил от связки и протянул ей растерянно звякнувшие ключи. Она, не глядя, схватила их и толчком открыла дверцу.

– Наташа! – попытался он остановить ее за руку.

Обернувшись к нему, она тихо выдавила, едва шевельнув белыми губами:

– Ненавижу! – и, вырвав руку, выскочила из машины, впечатав в кузов испуганную дверь.

Он тоже выскочил и устремился было за ней, но вдруг остановился, глядя ей вслед. Неестественно прямо, торопливо и едва не спотыкаясь, уходила она от него, пока не скрылась за углом…

Он вернулся домой с бледным застывшим лицом, и мать спросила его, где Наташа. Он ответил, что ушла, совсем ушла.

– Как, совсем? А как же свадьба? – испугалась Вера Васильевна.

Он ничего не ответил и прошел в гостиную, где на диване терпеливо ждала Галка. Помедлив, он сел рядом с ней.

– Но почему совсем? – не отставала следовавшая за ним мать.

– Потому что Галя ждет моего ребенка, а ее мать когда-то целовалась с моим отцом… – невыразительно ответил он.

– Господи, что ты такое говоришь? – всплеснула руками Вера Васильевна.

– Что случилось, Димочка? – тихо и тревожно спросила Галка.

– Все нормально, Галка, все нормально… – успокоил он ее.

– Так что же теперь будет? – донимала его Вера Васильевна.

– Успокойся мать и корми Галю, – велел он и отправился в ванную мыть руки.

Потом он молча сидел с ними за столом, пока они обедали – сам он ни к чему не притронулся. Потом женщины перешли на диван, и Галка рассказывала его матери о своих исторических отношениях с ее сыном, и Вера Васильевна плакала, жалела и обнимала будущую мать ее внучки, которую она, скорее всего, никогда не увидит. Он удалился в свою комнату и, сидя там перед компьютером, был спокоен тем последним спокойствием, которое словно арьергард сдерживает натиск передовых сил отчаяния в борьбе за сердце сраженного неожиданностью человека.

– Димочка, прости меня! – приходила к нему виноватая Галка, и он, улыбаясь непослушными губами, неизменно отвечал:

– Все нормально, Галчонок, все нормально…

В пять часов он повел ее гулять. Они пришли в парк и ходили там среди голых деревьев, стесняющихся своих некрасивых корявых тел и с завистью взирающих на энтузиазм озимой травы. Галка делилась подробностями провинциального житья, он же, глядя под ноги, слушал невнимательно, думал о своем, и в мыслях продолжал удерживать невесту за руку, горячо и убедительно излагая доводы в свою пользу и стараясь при этом щадить ее самолюбие. Вернувшись домой, они сели ужинать, и снова он обошелся одним чаем. Галка не выдержала и отодвинула тарелку:

– Если ты чего-нибудь не съешь, МЫ тоже не будем есть!

Ему пришлось подчиниться.

В семь часов он позвонил невесте. После третьего гудка его послали к черту, и он даже ощутил то остервенение, с каким это было сделано. Бедная кнопка сброса – ей, кажется, попортили лицо…

Так дотянули до половины одиннадцатого и стали собираться на вокзал. Вера Васильевна всплакнула и напоследок перекрестила гостью, что редко себе позволяла по причине махрового проектно-конструкторского образа мысли.

– Береги себя, Галочка! – поцеловала она гостью, а стоявшему рядом сыну сказала: – Вот какая жена тебе, дураку, нужна!

Ехали молча, и блики фонарей, словно бледные неоновые мысли скользили по их застывшим лицам. Он думал о том, какому ужасному и несправедливому наказанию подвергся на пороге счастья, удивляясь в то же время стечению терпеливых обстоятельств, через двадцать лет соединивших их с Галкой в доме бабушки, чьи следы пребывания на земле еще не успели остыть, чтобы вопреки всяким ожиданиям дать жизнь ее правнучке.

Оставалось пятнадцать минут до посадки, когда они приехали и устроились в том же зале ожидания, где он утром узнал о ребенке.

– Твоя невеста очень красивая, – осторожно нарушила молчание Галка, – но я не понимаю, почему она так поступила – ведь ты же не виноват! Как ты можешь отвечать за то, что случилось до нее?

И он, не в силах молчать, рассказал ей все, как было. Стало немного легче.

– Бедный Димочка! – пожалела она его. – Не грусти, она вернется! Вот увидишь – обязательно вернется!

Когда прощались у вагона, он сказал:

– У меня к тебе одна просьба…

– Да, Димочка, конечно, говори…

– Назови нашу дочку как мою бабушку – Варварой… Назовешь?

– Конечно, Димочка, конечно, мой хороший!

– Ни о чем не волнуйся и готовься рожать. И знай, вы с дочкой ни в чем не будете нуждаться. Я перепишу дом на тетю Катю, но это мелочи! Я потом тебе объясню, что нужно будет сделать…

– Димочка, ничего не надо, не беспокойся!

– Галина! – прикрикнул он, не имея терпения. – Сделаешь так, как я скажу! Я, наверное, скоро уеду из страны и хочу, чтобы вы без меня ни в чем тут не нуждались! Понятно?

– Понятно, Димочка, понятно!

Перед отправлением они поцеловались, и она шепнула:

– Мы с Варенькой тебя очень любим!

Он стоял и смотрел в спину уходящего поезда – такую же одинокую, усталую и обреченную на бессонную ночь, как и он сам. Оседал на землю осиротевший запах гари, торопилась схлынуть река провожающих, обнажая сухое дно перрона. Уплывали во тьму красные тревожные фонари – живые светлячки в бездушном неоновом море. Да, сегодня у него был не лучший день: сегодня его без стука посетили две любимые женщины и обе его покинули…