Неон, она и не он - Александр Солин

– Разве «Шато Марго» так пьют…

– Ну, хорошо, с возвращением! – протянула она ему навстречу бокал.

Что-то изменилось в его обращении. Куда-то делся нетерпеливый напор, не полыхали, как бывало, желтым масляным светом глаза, а в движениях появилась ленивая медлительность. В нем не чувствовался плотский голод, и здоровая похоть не оживляла его лицо лихорадочной предупредительностью. С плебейской непочтительностью опустошив бокал, она примирительно сказала:

– Ну ладно, я пошутила. Я не собираюсь за тебя замуж. И вообще я не собираюсь замуж. Я рада видеть тебя у себя – в конце концов, мы же друзья! Ведь друзья?

– Друзья, друзья! – усмехнулся он.

Они выпили, и завязался вполне дружеский, лишенный флиртующих изворотов разговор, когда собеседники увлечены самим его предметом, а не той скрытой, возбуждающей, межполовой вибрацией, которой слова служат источником и маской. Он поведал, что собирается податься в политику, и ему обязательно потребуются толковые помощники.

– И помощницы! – подсказала она.

– И помощницы! – кивнул он и важно сообщил: – Возможно, мне придется переехать в Москву…

– И бросить все здесь? – с напускной наивностью испугалась она.

– Нет, конечно! – снисходительно отозвался он и многозначительно добавил:

– Я как раз ищу человека, на которого мог бы оставить бюро…

Тут слышался и виделся нешуточный намек. Ей давалось понять, что все зависит от ее лояльности и услужливости. Интересно, был ли минет включен в цену вопроса?

– За это надо выпить! – воскликнула она, и он охотно поддержал.

Слово за слово, и мило беседуя, они опустошили почти две бутылки. Она неожиданно для себя увлеклась, и несколько раз суть предстоящего события ускользала от ее умащенного вином сознания, и тогда ей казалось, что улыбчивый мужчина напротив всего лишь старый добрый друг, явившийся проведать ее, тяжелобольную, и поддержать. Что вот он посидит еще немного, распрощается и уйдет, пожелав ей скорейшего выздоровления. Так продолжалось около двух часов, пока он не сказал:

– Ну что, может, продолжим разговор в постели?

И тут же винные иллюзии рассеялись, и стало ясно, что пора переходить к тому, для чего она его, собственно говоря, позвала, а он любезно явился.

– Халат в ванной, – сказала она.

Пока он играл с водой и со своим самодовольным «Я», которое в зеркале выглядело как “R”, она, поддерживая себя слабеющими инъекциями мести, разобрала постель, приоткрыла окно, задернула шторы, приготовила полотенца, свое белье, поправила там, отряхнула здесь, то есть, проделала то же, что и всегда. Привычным обрядом этим она, как унизительным багром отталкивала приблудную лодку бывшего жениха от своей яхты.

«Вот тебе, вот тебе!» – хлестала она предстоящим самоуничижением по его неверным щекам. Прихватив комбинацию, она покинула спальную и в гостиной столкнулась с халатом жениха, над которым вместо головы изменника торчала довольная голова палача. Было очевидно, что халат на нем с чужого плеча – не то ворованный, не то позаимствованный.

– Иди, ложись, я сейчас приду, – торопливо бросила она на ходу.

В ванной она надела комбинацию, набросила халат, откинула за плечи волосы и посмотрела на себя в зеркало.

«Надеюсь, ты хорошо подумала…» – сказало отражение, перед тем как исчезнуть.

По дороге в спальную ее пробрала нервная дрожь.

«Господи, что я делаю!» – задохнулась она от внезапной тоски, но подоспевшая гордость вытолкнула тоску за порог и подхлестнула ослабевшую волю очередной порцией ненависти. Зайдя в спальную, она потушила свет, скинула халат и, отгородившись от голого палача возбуждающим своей беззащитностью шелком, улеглась на холодный операционный стол, приготовившись к отречению, облегчению, обличению, излечению, помрачению, обречению, отсечению. Он тут же подкатился к ней, безвольно лежащей на спине с опавшими руками и закрытыми глазами, и навис черной волосатой тушей.

– Наташка, я страшно соскучился… – сообщил он, прижимаясь к ее бедру безразмерным подрагивающим нетерпением.

«Вот и хорошо…» – вяло подумала она, посчитав что он, не в силах сдерживаться, тут же вторгнется в ее пределы и скорыми короткими толчками узаконит ее измену. Пусть она не готова, пусть ей будет больно, и она от боли прикусит губу – только бы поскорее с этим покончить! Когда же месть свершится и наполнит ее злым торжеством, она поразит его неподдельными оргазмами, чем вполне возможно откроет новую главу их отношений.

«Господи, ну, скорей же, скорее… Чего ждешь…» – заторопилась она, чувствуя, как стремительно тает айсберг ее решимости. Он, однако, решил растянуть удовольствие и предался своим обычным протокольно-однообразным ласкам.

Она почувствовала его губы на своих губах, и они оказались жесткими, сухими и колючими. Она не выдержала и отвернула лицо. Его отвергнутые губы в компании с коротким носом обследовали ее щеку и висок, принюхались к волосам и, выпустив язык, мокрым щупальцем залезли в ухо, отчего голова ее невольно дернулась. Затем сползли на шею, оттуда на плечо и, замерев перед сомкнутой подмышкой, попытались забраться в пряные складки. Щекотливый маневр заставил ее отвести плечо и крепче прижать руку к телу. Ощутив ее неприязнь, он недовольно отступил. Его тяжелая волосатая лапа задрала комбинацию и, словно проверяя, все ли на месте забралась под ягодицы, затопталась по животу, потерлась о пушистый бугорок, влезла между сжатых ног. Твердая фаланга большого пальца бесцеремонно и больно протиснулась через створки крепостных ворот внутрь, огляделась там и выбралась, сухая, наружу.

Обнюхав и ощупав ее, он встал на колени и захотел стянуть с нее комбинацию, но она, не желая обнажаться больше, чем следовало, молча воспротивилась и рук не развела. Тогда он задрал испуганный шелк ей под мышки и завладел ее грудью. Шелковые складки наползали и мешали ему, и он, раздраженный, грубо, с незнакомым пекарским рвением месил короткими жесткими пальцами беззащитную податливую сдобу. Она вдруг вспомнила унизительно памятный случай в Швеции: то же жадное сопение, та же его бесцеремонная хватка и комбинация под мышками, превратившаяся под конец в тугой, режущий обруч. Разница лишь в том, что сегодня она сама этого захотела.

«Больно!» – обронила она в темноту.

Он убрал руки и принялся играть с ее сосками, посасывая, покусывая и втягивая в рот. Она терпела, отвернув лицо, закрыв глаза, стиснув зубы и наполняясь нарастающим протестом.

Насытившись, он двинулся вниз и, прихватывая губами ее холодную бесчувственную кожу, спустился к ступням, где устроился на коленях у подножия ее сведенных негостеприимных ног. Она воспользовалась паузой и, слегка прогнувшись, торопливо задернула комбинацией, как занавесом грудь и живот, оставив ему авансцену с охваченной смятением ворсистой мстительницей.

Преодолевая возбуждающую неохоту ее ног, он раздвинул их, словно тугие ножки циркуля и втиснулся между ними плечами и головой, выгнув похожую на толстый матрац спину и оттопырив голый белый зад. Просунув руки у нее под ногами возле ягодиц, он захватил в плен ее бедра и пустился бродить по ним твердыми узкими губами. Сужая круги, он добрался до сомкнутых лепестков ее розового бутона, разворошил их и запустил туда жало. Обычно он долго и со вкусом извлекал из ее орхидеи нектар, адресуя добытые ощущения в первую очередь себе, а не ей. Вот и сейчас он, урча от удовольствия, неприятно и больно копался в лакомстве, то поедая его колючим ртом, то роясь в нем шершавым трепещущим щупальцем. «Вот тебе, вот тебе!» – вздрагивая и ежась, жалобно хлестала она жениха, сжимая кулаки, страдая и едва сдерживаясь, чтобы не отпихнуть богохульствующую голову палача от чужого алтаря.