Эпоха пустоты. Как люди начали жить без Бога, чем заменили религию и что из всего этого вышло - Питер Уотсон

Основу контркультурного подхода к жизни составили три элемента. Во-первых, новые психотерапевтические техники, которые Роззак называет «техниками внутреннего манипулирования», зачастую требующие работы в терапевтических группах; во-вторых, наркотики как источник альтернативных форм сознания; в-третьих – музыка, рок-н-ролл. Единственная причина, по которой все это относилось к контркультуре, по словам Роззака, в том, что «культура, которой все это противостояло – культура редукционистской науки, враждебного природе индустриализма, корпоративной регламентации жизни, – предлагала слишком узкий и бедный взгляд на жизнь, неспособный воодушевлять и вдохновлять».[682]

Быть может, на первое место стоит поставить именно новый подход к психотерапии. Начался он с идеи, что «до пришествия психоанализа словарь нашего общества был прискорбно беден». В 1960-х годах президент Линдон Джонсон объявил о наступлении эры так называемого Великого общества. Этот проект, основанный на Движении за гражданские права, но касавшийся и других общественных проблем (отношения к женщинам, бедности, загрязнения окружающей среды), был по сути общественно-политическим: предполагалось, что его программы помогут участникам улучшить свою жизнь. Однако многие сторонники контркультуры считали построение нового общества «задачей, прежде всего, не социальной, а психологической». Психотерапевтический подход «работает глубже идеологии, на уровне сознания, стремится преобразить сами основы нашего понимания себя, других, мира вокруг нас».[683]

Сознательность политическая и социальная, по выражению Тимоти Лири, уступила место «сознательности сознания» – всепоглощающему желанию открыть новые типы совместного существования, новые образцы семьи, новые правила секса, новые стили жизни, новые эстетические формы, новые личные идентичности, способные наполнить жизнь новым смыслом.[684] Движение это было, в сущности, антирациональным, антинаучным: оно провозглашало осмысленной только жизнь чувства.

В это время, рассказывает Роззак, в обществе, особенно среди молодежи, распространилось мнение, что и марксизм, и либерализм не оправдали ожиданий, возложенных на них миром, что они оказались скорее частью проблемы, чем ее решением. Кроме того, данные социологических обзоров показывают, что к этому времени 38 процентов американцев не посещали церковь, – иначе говоря, личные переживания духовного характера утратили связь с мейнстримовыми церквами.[685] Приобрела популярность концепция «избыточного подавления», принадлежащая немецкому философу Герберту Маркузе. Некоторое подавление человеческих инстинктов и стремлений, говорил Маркузе, вполне нормально, более того, необходимо любому обществу: без него люди попросту не смогут жить вместе. Избыточное подавление – дело другое: оно возникает там, где его «требует извращенная логика господства». Избыточное подавление – это то, что «определенная личность или социальная группа» навязывает другим, «чтобы сохранить и упрочить свое господство над ними». Из этого для Маркузе, как и для Маркса, следовало, что основное требование, без которого не имеют смысла все остальные – «сокращение рабочего дня», которое даст людям время и свободу жить так, как они хотят. Необходимо отказаться от «логики господства» и принять «иную логику, для которой возможность свободы и радости – аксиома».[686]

Было у Маркузе и представление о трансцендентности, однако отнюдь не религиозной – скорее, исторической. По его мысли, господство, эксплуатация и избыточное подавление существуют в человеческом обществе независимо от исторических периодов и социального строя, поэтому мы и принимаем их как само собой разумеющиеся. Цель свою он видел в том, чтобы преодолеть это положение дел, обнажив политическую, по сути, природу человеческого бытия, победить закономерности которого можно лишь Великим отказом от социального неравенства «во имя радости и свободы» – «великим Да», если говорить, опираясь на «трансцендентальную мудрость» поэзии.[687]

Второй стороной перемен в области психологии, принесенных контркультурой, стало, по выражению Роззака, «путешествие на Восток». Здесь, говорит он, нельзя обойти такую фигуру, как Алан Уотс: философ и богослов британского происхождения, много лет преподававший в англиканской богословской школе Северо-западного университета в Эванстоне, штат Иллинойс, а затем вдруг оставивший эту должность и поступивший учиться в Школу азиатских исследований в Сан-Франциско. В попытках перевести свои прозрения на язык западной науки и богословия Уотс писал книги по дзен-буддизму и даосизму: наиболее известные из них, пожалуй – «Путь дзен», «Космология радости» и «Психотерапия Востока и Запада»: в последней Уотс утверждал, что буддизм можно рассматривать не просто как религию, но и как форму психотерапии. Ни индуизм, ни буддизм, утверждал он, нельзя назвать религией, философией, наукой или мифологической системой, или даже смесью всего перечисленного, поскольку «классификации и антиномии им вообще чужды – даже столь фундаментальные для нас, как антиномия духовного и материального».[688]

Итак, контркультура предлагает нам «примечательный отказ от старинной традиции светской, скептической интеллектуальности, на протяжении трех сотен лет служившей на Западе двигателем научно-технического прогресса. Почти что за одну ночь (как ни удивительно, это почти не вызвало споров) значительная часть молодого поколения попросту послала эту традицию ко всем чертям».[689] Роззак признает, что на окраинах контркультуры встречались «проявления», которые «трудно назвать здоровыми» – гротескная сексуальная распущенность, ужасающие проявления садомазохизма, псевдо-Дионисийское безумие – однако это не мешает ему считать «обращение к неинтеллектуальным силам человеческого духа» величайшим культурным достижением.[690]

Роззак задается вопросом: можно ли винить молодежь в увлечении «юнгианским оккультизмом», если Разум, очевидно, не оправдал возлагаемых на него надежд, «не исполнил пророчеств Вольтера и Кондорсе» и, в сущности, оказался лишь «суеверием высшего порядка»? Невозможно, говорит он, дальше закрывать глаза на то, что «наше представление об интеллекте оказалось чудовищно сужено и выхолощено предрассудками», согласно которым жизнь духа – это не более, чем: «1) безумные фантазии, которые лучше оставить поэтам и маргинальным визионерам; 2) явление чисто историческое, поле археологических раскопок для любителей древностей; 3) специализированная тема профессиональной антропологии, недоступная для простых смертных; и 4) устаревший лексикон священнослужителей, от которого даже сами клирики, – по крайней мере образованные, – потихоньку отказываются». В результате, по словам Майкла Новака, сформировался светский гуманизм среднего класса, который «высмеивает любые «мистические взлеты» метафизиков, богословов и мечтателей; он осторожен и предпочитает держаться подальше от переживаний возвышенных и страстных, многие века составлявших предмет великой литературы и философии; он ограничивает себя миром сим и его заботами – теми, которые, по счастью, поддаются точным формулировкам, так что иметь с ними дело удобно и комфортно».