Служба внешней разведки - Леонид Млечин

Что же меня останавливало?

Тогда еще разведку в среде московской интеллигенции было принято отделять от остального аппарата КГБ. Там — тупые держиморды, а в разведке — интеллектуалы, люди с широким кругозором, которые все знают и все понимают.

И все же я не мог понять моего дрга: как можно стремиться в КГБ? Внутреннее неприятие этого ведомства, сомнения чисто морального порядка легли на одну чашу весов.

А что было на другой?

Он не хотел работать на телевидении. Он хотел работать в КГБ. Он был моим самым близким другом.

И еще я немного боялся за своего друга. Он любил выпить — недостаток, губительный для журналиста. В журналистской жизни, как известно, всегда есть место выпивке.

Наш замечательный декан, Ясен Николаевич Засурский, во всяком случае, предупредил нас на первой же лекции:

— Это профессиональная болезнь журналиста.

В КГБ, решил я, этого соблазна не будет. Это хотя и не армия, которую он не любил (возможно, потому что хорошо ее знал — он был из генеральской семьи, военная карьера была ему открыта, но он не хотел надевать погоны), а все же учреждение с серьезной дисциплиной, без журналистской вольницы.

Словом, мой отец позвонил одному из своих знакомых и сказал, что ручается за такого-то своим партбилетом:

— Это парень надежный, умный, знающий, физически крепкий — то, что вам нужно.

Спросить я не решился, но понял, что разговор был с заместителем председателя Комитета госбезопасности по кадрам.

Прошло примерно два месяца. Никакого результата. Я попросил отца позвонить еще раз, справиться.

— Не беспокойтесь, Виталий Александрович, — последовал ответ. — Такова обычная процедура.

Моего друга просто проверяли.

Наконец настал его день. Мы учились последние месяцы. Инспектор курса вызвала его в канцелярию и продиктовала номер телефона. Это был номер куратора университета от КГБ, который сидел в главном здании университета на Ленинских (теперь Воробьевых) горах.

Таким счастливым я его не видел никогда — ни до, ни после. И я был рад. Я же не знал, что только что лишился лучшего друга.

Он позвонил. Ему велели зайти, дали заполнить кучу анкет и попросили принести две рекомендации от товарищей по факультету. Без указания адресата, разумеется. Просто: «Знаю такого-то с наилучшей стороны и рекомендую его на ответственную работу».

Такие рекомендации на нашем курсе понадобились пятерым. Четверых приняли. Троих — в разведку. Четвертый попросился в контрразведку; разрядник по самбо, он спросонок мог назвать номер автомата, из которого стрелял в армии, часто ссылался на свое пролетарское происхождение и на обсуждении наших первых журналистских опытов находил у некоторых сокурсников опасную склонность к «буржуазной журналистике».

Путь в КГБ моему другу преграждал государственный экзамен по трудному восточному языку. Последние несколько месяцев он не ходил на занятия, и шансов у него не было никаких. Восточный язык требовал ежедневной зубрежки.

— Не горюй, — пытался я его утешить. — Английский же ты сдашь.

— Если в дипломе будет только английский, — объяснил он, уже посвященный в тонкости своей будущей жизни, — то меня определят куда-нибудь на африканское направление, неперспективное и тяжелое. А так я смогу поехать в одну очень хорошую страну, которая нам с тобой так нравится.

Я пошел к нашей молодой преподавательнице языка. Несмотря на некоторую разницу в возрасте, мы дружили. Точнее сказать, я был в нее влюблен. Возможно, она это чувствовала. Или же просто расположилась к студенту, который пять лет, забыв обо всем, зубрил ее язык и нежно к ней относился.

Уже не помню, что я ей сказал в пустой аудитории, когда мы остались вдвоем. Главное, что она, добрый и отзывчивый человек, согласилась это сделать. Она без экзамена поставила моему другу в диплом четверку. Причем сама договорилась с другими преподавателями, которым было поручено принять у нашей группы государственный экзамен по иностранному языку.

Я все надеялся когда-нибудь оказать ей ответную услугу. Да и много на что я тогда надеялся, пребывая во влюбленном состоянии. Но ничему не суждено было сбыться. Через три года она покончила с собой.

Я разговаривал с ней за неделю до ее смерти. Позвонил, чтобы поблагодарить ее. В очередной раз. Я уезжал на неделю на Дальний Восток переводчиком. Тогда поехать за границу было очень трудно. Она отдала мне свою поездку: пригласили-то ее, а она сказала, что не может, и посоветовала своего «лучшего студента». Я говорил слова благодарности. Она едва отвечала. Она была в депрессии — из-за неродившегося ребенка и разрушившихся отношений с мужем, о чем я не подозревал. Подумал: не хочет со мной говорить. Я смутился и попрощался. Вместо того, чтобы поехать к ней. Когда я вернулся, ее уже похоронили…

Но я отвлекся. Все это произойдет позже. А тогда моего приятеля приняли на службу в КГБ и определили учиться в разведшколу. Приемная комиссия ни к чему не смогла придраться, только со ссылкой на медиков потребовала вырезать миндалины, размер которых превысил предельно допустимую для чекистов норму.

Потом ему пришлось прыгнуть с вышки с парашютом, и он прыгнул, чем произвел на меня сильное впечатление. Он действительно ничего не боялся, кроме собак. Я над ним подшучивал: как же так, офицер разведки, а собак боишься?

Осенью он начал учиться. Уезжал на пять дней в свою школу. Домой приезжал на выходные. Мы виделись по-прежнему часто, но наши разговоры становились все скучнее. Он, по понятным причинам, мало что рассказывал о своей новой жизни, а я расспрашивать не решался — понимал, что он обязан все держать в секрете.

Не очень-то ладился и разговор на более общие темы — насчет того, что происходит в стране. Брежнев еще был жив, и что тогда говорилось на московских кухнях, известно. Но мог ли я обсуждать все это с моим другом? Разумеется, я не боялся, что он на меня донесет. Я убедился в его порядочности. Я думал о том, как бы своими разговорами не поставить его в двойственное положение.

Однажды он пришел ко мне с женой и товарищем, с которым вместе учился: аккуратный, неприметный молодой человек с очень внимательным взглядом. Они уже были веселые, а у меня хорошо добавили. В какой-то момент жена моего друга отвела меня в сторону:

— Обратил внимание, что мой пьет, а этот только пригубливает? Завтра доложит куратору курса, что мой злоупотребляет алкоголем.

— Зачем? — удивился я.

— Распределение близится. Завидных мест мало, а желающих много.

Молодые люди, польстившиеся в основном на возможность работать за границей, выбрали сферу деятельности, в которой отменялись все правила морали и нравственности.

Своего рода антимир.

Готовили их к работе, смысл которой состоял в том, чтобы совершать недостойные поступки. И заставлять других идти на преступление: красть документы, выдавать секреты, лгать всем, включая самых близких людей, брать деньги за воровство, предавать друзей и родину. И при этом знать, что агент, которого ты склонил к сотрудничеству, может закончить свои дни на электрическом стуле.