Возвратный тоталитаризм. Том 1 - Лев Гудков

Отметим вместе с тем, что сами конструкции истории, пусть даже в грубом и идеологизированном виде, могли удерживаться лишь в тончайшем слое людей с высшим образованием, и то не у всех. Академическая история, как и любая другая общественная дисциплина в советские годы, сохраняла свой государственнический, сервильный по отношению к власти или обслуживающий ее характер. Историки в массе не были ориентированы на дискуссию, рационализацию истории и темных мест в ней, массовое просвещение, поскольку не чувствовали никакой профессиональной ответственности и этической сомнительности своего положения. Это же состояние сохраняется и сегодня.

Таким образом, параметры массового отношения к прошлому оказываются возможными только при уже сформировавшихся и институционализированных системах времени, при наличии разных «историй», разных источников исторического знания. Субъективная история, включая и личную память, предполагает «эксцентрический» статус личности в большом времени. Индивид в современном обществе, системе отношений со сложно устроенной системой «зеркал» и идентичностей, принадлежит сразу ко многим общностям, оказывается включенным во множество социальных связей, не будучи поглощен никакой из них целиком. В процессе социального взросления (завершения социализации к модерности, что не обязательно должно коррелировать с собственно возрастными фазами, вполне допустимо мыслить подобную социализацию для уже «зрелого», по меркам традиционных сообществ, возраста человека, особенно это значимо для стран догоняющей модернизации) возникает дефицит нормативной определенности, становящейся проблемой для личности в ее отношениях с другими. Из этого состояния множества относительно слабых в общем и целом, но весьма значимых по отдельности ценностных ориентаций и ролевых квалификаций рождается потребность в самоопределении и самоидентичности, переопределении собственного отношения к другим, в том числе к тем, кто символизирует большие общности и коллективы.

История здесь является необходимым компонентом смыслообразования, поскольку она выполняет функции «метода» или способа синтезации «нового» значения, объяснения «генезиса» субъективно полагаемого значения «прошлого», которое и становится основанием самоопределения личности как интегрированной целостности (морального, политического, социально дееспособного и сознающего себя в таком качестве существа) и последующей ориентации в мире. Лишь заново переопределяя для себя, что такое «революция», «ЧК», «сталинские преступления», «Холокост», «русский (российский) империализм», как ощущать себя «русским», сознавая все те преступления перед другими народами (внутри империи или в странах Восточной Европы), которые совершены советским режимом, человек обретает новую субъективную идентичность, независимую от идеологии и государства. Здесь история является условием социальной и интеллектуальной ответственности, дееспособности индивида, а значит, мерой социальной, политической и моральной вменяемости и дееспособности масс, общества в целом.

Начало истории

Рамки исторического сознания россиян определяются концепцией школьной истории России как истории государственной власти или, другими словами, истории как легенды власти, которая принята обществом или навязана ему. Никакой иной версии истории здесь нет. Это не история нации (на поздних стадиях истории страны), не история ее культуры или «общества» (понятие, не существующее в российском коллективном сознании, поскольку это слово используется либо как эквивалент «населения в целом», либо как стыдливый синоним государства в контексте употребления такой формулы, как «интересы общества»). Это история государственной власти в качестве силы, конституирующей и формирующей «страну» – подвластное и в большинстве случаев пассивное население территорий, присоединяемых властями к исходной территории, благодаря завоеваниям или политическим интригам, и колонизируемых с помощью средств принуждения и повседневного управления.

Начало истории для абсолютного большинства людей в сегодняшней России ничем не помечено, иными словами, нет никакого определенного, фиксированного события, которое могло бы стать основой государственного праздника и ритуала общенациональной интеграции[337]. В общественном мнении не формируется конститутивного большинства, то есть той массы, которая несет основные коллективные представления. Подавляющая часть респондентов в ситуации опроса на эти темы теряется и не находит ответа. Относительное большинство предпочитает считать, что история нашей страны идет «с незапамятных времен, испокон века» – 39–36 %, с «Киевской Руси» – 19–26 % (табл. 64.2). Более размытые синонимы этого же остаточного комплекса туманных представлений: с «образования русских княжеств» – 11–12 %, с «крещения Руси» – 3–6 % ответов. Такая неопределенность означает, что истоки национальной (или даже этнической) истории лежат в темноте мифологического времени творения или «безвременья» («однажды», «жили-были», «once upon a time») или аналогичного идеологического «и т. д.». В сумме так говорят три четверти опрошенных (с учетом затруднившихся с ответом).