Постмодернизм в России - Михаил Наумович Эпштейн

Не было утонченного, щекочущего нервы распада, опьянения болезнью и гибелью, но было скептико-гедонистическое чувство завершенности и исчерпанности всех культурных форм: остается только играть ими, по-новому сочетать, «повторять» – уже в кавычках – то, что было сказано другими. Главной стала приставка пост: постмодернизм, постиндустриализм, постгуманизм, посткоммунизм, постколониализм, постструктурализм, постутопизм… На исходе ХХ века опять главенствует тема конца: Нового времени и Просвещения, истории и прогресса, идеологии и рационализма, субъективности и объективности. Конец века воистину располагает себя в конце всего: после авангарда и реализма, после индустриализма и коммунизма, после идеологии и тотальных дискурсов, после колониализма и империализма… Смерть Бога, объявленная Ницше в конце XIX века, откликнулась в конце XX века целой серией смертей и самоубийств: смерть автора, смерть человека, смерть реальности, смерть истины…

Джон Барт, ведущий прозаик американского постмодерна, назвал словесность этого нового fin de siècle «литературой истощения» («the literature of exhaustion»), поскольку она осознает «исчерпанность», «изнуренность» («used-up-edness») всех своих форм и невозможность далее рассказывать «живые, подлинные истории». Пародия, пастиш, эклектизм, ученая (александрийская) словесность – автокомментарий и метатекст, критика оригинального и индивидуального, эстетика цитатности и симулякра…

Мне это мироощущение было близко примерно до 1992–1993 годов, после чего я почувствовал притяжение нового века. Одна из моих статей середины 1990-х называлась «Прото-, или Конец постмодернизма»[379]. Теперь появилось множество дополнительных примет Нового Начала – и хочется продолжить набросок протомировоззрения, определить основы не только «финального», но и «дебютного» ощущения эпохи – то, что можно назвать «началом века», dе́but de siècle.

2. Dе́but de siècle

Что же это такое – философия и эстетика Начала? Даже и тогда, на рубеже XIX – ХХ веков, переплетались умонастроения конца и начала: декаданс – и авангард. Причем авангард не только художественный и философский (символизм, футуризм, прагматизм, интуитивизм), но и политический (социализм, большевизм, анархизм, суфражизм, сионизм), научный (открытие рентгеновских лучей, радиоактивности, кванта, электрона, специальная теория относительности, кризис «материи» в физике, зарождение психоанализа, научной социологии и психологии), технологический (автомобили, авиация, кинематограф) и религиозный (пятидесятничество, антропософия, богоискательство, богостроительство, нарождение ряда апокалиптических сект).

Напомню, что

– в 1894 году Л. Люмьер изобретает кинематограф;

– в 1895 году Рентген открывает лучи, названные в его честь, Маркони изобретает радио, а Циолковский формулирует принцип реактивного ракетного двигателя;

– в 1896 году проходят первые в современной истории Олимпийские игры, а Т. Герцль закладывает основы сионизма своей книгой «Еврейское государство»;

– в 1898 году Пьер и Мария Кюри открывают радий, начинает работать парижское метро и проходит Первый съезд РСДРП;

– в 1900 году М. Планк формулирует квантовую теорию, Фрейд публикует свой основополагающий труд «Интерпретация сновидений», а Вл. Соловьев – свою последнюю книгу-завещание «Три разговора» (включая «Краткую повесть об Антихристе»);

– наконец, в 1901 году на смену века пара приходит век электричества; Транссибирская магистраль достигает Порт-Артура; отправляется в рейс первая британская подводная лодка; начинается «голубой период» в творчестве П. Пикассо; Р. Штейнер основывает антропософию, а М. Горький публикует сборник «Весенние мелодии», куда входит «Песня о Буревестнике».

Таким образом, конец XIX века никак не сводился к умонастроениям «fin de siècle», но содержал в себе и дух «начал», «открытий», «предвестий» и «провозвестий». В начале XX века едва ли не главным литературным и философским жанром становится манифест, провозглашающий новые пути в искусстве, литературе, философии (от «Вех» до «Пощечины общественному вкусу»). Декаданс сменяется авангардом – настроением решительного разрыва с прошлым и стремительного броска в будущее. Отсюда – и жанр манифеста, которым ознаменовалось начало XX века.

Ж. Ромен. Единодушная жизнь (манифест унанимизма), 1908.

Ф. Т. Маринетти. Первый манифест футуризма, 1909.

Вяч. Иванов. Заветы символизма, 1910.

А. Блок. О современном состоянии русского символизма, 1910.

Д. Бурлюк, А. Крученых, В. Маяковский, В. Хлебников. Пощечина общественному вкусу, 1912.

М. де Унамуно. Искусство и космополитизм, 1912.

Ф. Т. Маринетти. Технический манифест футуристской литературы, 1912.

О. Мандельштам. Утро акмеизма, 1912 или 1913.

Н. Гумилев. Наследие символизма и акмеизм, 1913.

Ф. Т. Маринетти. Политическая программа футуристов, 1913.

А. Дёблин. Футуристическая техника слова, 1913.

Есть ли связь между жанром манифеста и всемирными катаклизмами? Возможно, какая-то связь и имеется, потому что манифест – это катаклизм мысли, знак разрыва времен. Когда появляются манифесты, какая-то новая и решительная сила входит в мир и сталкивает его с привычного места. Будем надеяться, что манифест протеизма предвещает не мировую войну, а новую ступень мирового содружества.

Очевидно, что и конец ХХ века имел не только свой «декаданс», но и свой «авангард», отсюда и новая актуализация жанра манифеста, к которому мы прибегаем в этой главе. Уже в середине 1990-х годов, несмотря на продолжающиеся в гуманитарных кругах разговоры о постмодернизме и постструктурализме, интеллектуальная инициатива стала переходить к новому поколению – первопроходчикам виртуальных миров. ПИ, поколение Интернета, перестало интересоваться деконструкцией, расщеплением словесных волосков с целью доказать, что в них нет ни грана «означаемого», «реального». ПИ предоставило «мертвецам хоронить своих мертвецов», устремившись к тем новым, фантастическим, постреальным, точнее – протовиртуальным объектам, которые оно само могло конструировать. В мир, где, казалось, не могло быть уже ничего нового, вдруг ворвалась конструктивная новизна, пафос бурного заселения новых территорий психореальности, инфореальности, биореальности.

3. Прото как вектор нашего времени

Цивилизация начала XXI века может быть названа протоглобальной. Согласно общепринятому научному определению, впервые выдвинутому российским астрофизиком Н. С. Кардашевым, собственно глобальность предполагает овладение всеми источниками энергии на данной планете и способность регулировать и изменять ее климат (цивилизация первого типа – «планетарная»). По оценкам специалистов, нашей цивилизации потребуется еще три-четыре века, чтобы стать подлинно глобальной.

Сошлемся на суждения выдающихся ученых, физика Стивена Хокинга и биолога Эдварда Уилсона, которые склонны определять наше время в терминах прото, а не пост. Стивен Хокинг пишет в книге «Вселенная в сжатом изложении»: «Теперь мы стоим в начале новой эры, когда мы будем способны усложнять наш внутренний код, ДНК, не дожидаясь медленных результатов биологической эволюции»[380]. Тем самым нынешнее состояние человечества можно охарактеризовать как протобиотехническое.

Эдвард Уилсон отмечает в своей книге «Соударение: Единство знания»: «Предсказуемые синтезы [между различными ветвями знания], конечная цель науки, все еще находятся на ранней стадии, особенно в биологии»[381]. Отсюда следует, что нынешняя стадия междисциплинарного сотрудничества может быть названа протосинтетической.

Такие прото вездесущи на рубеже веков. Растущие мощности компьютеров – свидетельство становления искусственного протоинтеллекта; генетические эксперименты, в частности клонирование, – намек на возможность искусственной протожизни; Всемирная электронная сеть – зародыш протоглобального сотрудничества умов и коллективного проторазума.

Интересно, что термин пост часто по привычке применяется к тем явлениям, которые более уместно обозначить как прото. Н. Кэтрин Хейлес в своей известной книге «Как мы стали постчеловеками» определяет наше время в терминах пост:

Прежде всего постчеловеческое ставит информационную модель выше ее материального воплощения, так что наше воплощение в