Восьмой круг. Златовласка. Лед - Эд Макбейн

«Имидж — это все, — любил говорить он Эмме. Слова медом текли с его языка, голос звучал глубоко и мелодично. — Все есть иллюзия».

— Чего вам? — спросил бармен.

— Маленькую красного вина, пожалуйста, — сказал Брат Антоний. — Тебе, Эмма?

— Джин со льдом и лимонной долькой.

— А что будет вторая дама? — спросил Брат Антоний в приступе благодушия.

Стычка с наглым бильярдистом принесла ему пятьсот баксов профита. Он попросил у бармена мелочи, пошел к музыкальному автомату и выбрал несколько рок-н-ролльных мелодий. Он любил рок-н-ролл. Особенно он любил рок-н-ролльных певцов, которые одеваются на сцену так, что их не узнать потом на улице. Черно-белая проститутка сообщила бармену, что выпьет еще один скотч с содовой. Когда Брат Антоний вернулся к своему стулу на другом конце бара, она сказала ему:

— Спасибо, Брат Антоний.

Бармен Сэнди, он же владелец бара, не слишком обрадовался приходу Брата Антония. Ему не нравилось заказывать новые зеркала всякий раз, как Брат Антоний сочтет себя оскорбленным. К счастью, кроме Брата Антония и его толстой подружки, здесь был еще только один посетитель, блондинистая негритянка в конце бара, а Брат Антоний только что заказал ей выпивку, так что, может, сегодня и обойдется. Сэнди на это очень надеялся. По субботним вечерам проблем и так достаточно, хотел того Сэнди или нет.

В этом районе, и особенно на этой улице, субботние вечера никогда не были, как в песне поется, «самыми одинокими вечерами недели». В этом районе, и особенно на этой улице, никто не останется одиноким в субботний вечер, если в кармане у него лежит вчерашняя получка. К десяти вечера в этом баре шлюх будет больше, чем крыс в мусорном баке за дверью; здесь соберутся проститутки всех мастей: черные, белые, блондинки, брюнетки и рыжие, и даже с розовыми или лиловыми волосами, мужчины и женщины, а также неопределившиеся. Всякой твари по паре, чтобы сохранить племя свое для земли, входили в сей ковчег: и чешуеногие чудовища по двадцать баксов, и стройные лошадки, считавшие, что они должны работать в центре города за сотню в час, — всякой твари по паре, дабы создать здесь приятную, семейную атмосферу.

Всякие твари входили в бар парами; их приветствовал Сэнди, который понимал, что все эти мужчины, пьющие у стойки, пришли отведать плоти, а не духа, и который имел свой навар от каждой вхожей сюда ночной бабочки. Сэнди нужна была компенсация (так, по крайней мере, он им говорил) за необходимость платить копам и их сержанту, который тоже время от времени сюда заглядывал.

Сэнди, надо сказать, компенсировал свои расходы с лихвой, за исключением тех случаев, когда выходные приносили больше затрат, чем обычно. Он страшился выходных, хотя именно они давали бару возможность оставаться открытым и в будни.

— За счет заведения, — сказал он Брату Антонию, надеясь подкупить его, чтобы он вечером не приходил, и затем внезапно испугался, когда понял, что Брату Антонию может понравиться столь щедрый прием, и он решит вернуться позже за добавкой.

— Я сам плачу за свою выпивку, — гордо заявил Брат Антоний и вытащил ролик банкнот из мешковидного кармана на животе. Он отлепил одну из десяток и положил ее на стойку.

— И все же… — начал было Сэнди, однако Брат Антоний молча сделал знак креста в воздухе, и Сэнди рассудил, что негоже ему спорить с посланцем Господа. Он взял десятку, бросил в кассу и положил сдачу перед Братом Антонием. В конце стойки негритянка в лохматом блондинистом парике подняла стакан и сказала:

— Твое здоровье, Брат Антоний.

— Доминус вобискум, — отозвался Брат Антоний, поднимая свой бокал.

Эмма положила пухлую ладонь на его колено.

— Узнал что-нибудь новое? — прошептала она.

— Нет, — ответил он, качая головой. — А ты?

— Только то, что, когда его нашли, в бумажнике у него было одиннадцать сотен.

— Одиннадцать сотен! — прошептал Брат Антоний.

— И еще что стреляли тридцать восьмым калибром. Из револьвера.

— Кто тебе это сказал?

— Слышала, как два копа разговаривали в закусочной.

— Тридцать восьмой, — сказал Брат Антоний. — Одиннадцать сотен.

— О чем я и говорю. Неплохая капуста, а? — сказала Эмма.

— Кокаиновая капуста, моя дорогая.

Брат Антоний искоса взглянул на тот конец барной стойки, чтобы убедиться, что ни бармен, ни черная их не подслушивают. Бармен, перегнувшись через стойку, тихим шепотом беседовал с негритянкой. Его пальцы перебирали ворот ее платья и поглаживали возвышение, образованное подушкообразной грудью. Брат Антоний улыбнулся.

— Смерть этого засранца оставила дыру, — сказала Эмма.

— Точно, — кивнул Брат Антоний.

— И в этой дыре остались безнадзорные клиенты, — сказала Эмма.

— Точно, — повторил Брат Антоний.

— Было бы неплохо, если бы эту дыру заполнили мы с тобой, — сказала Эмма. — Унаследовали бы дело. Найдем, кого он обслуживал, и станем их новыми поставщиками.

— Есть люди, которым это может не понравиться, — заметил Брат Антоний.

— Я с тобой не согласна. Вряд ли маленького толкача убили за торговлю. Нет, дорогой. Совершенно не согласна.

— Тогда за что?

— За что убили? Хочешь знать, что я думаю?

— Прошу, — сказал Брат Антоний.

— За то, что он был глуп и, наверное, стал неуступчив с покупателями. Вот что я думаю, братан. А когда мы начнем продавать пудру, мой дорогой, это будет другая история. Мы со всеми будем сахарно-сладкими. Мы будем мистер и миссис Любезность.

— Как мы найдем товар на продажу? — спросил Брат Антоний.

— Сперва главное, — сказала Эмма. — Сперва мы обзаведемся клиентами, а затем найдем сахарок.

— А сколько клиентов у него было, как полагаешь? — спросил Брат Антоний.

— Сотни, — сказала Эмма. — Может, тысячи. Мы разбогатеем, дорогой. Мы будем каждый день благодарить бога за то, что кто-то убил Пако Лопеса.

— Доминус вобискум, — произнес Брат Антоний и перекрестил воздух.

Тимоти Мур явился в участок минут через десять после того, как личные вещи Салли Андерсон были доставлены патрульным из Мидтаун-Ист. В приложенной к вещам записке детектив Левин сообщал, что разговаривал с дружком погибшей, и им следует ожидать его прихода.

И вот теперь он стоял здесь, за решетчатой перегородкой, и называл свое имя Дженеро, который сразу заявил:

— Это не ко мне.

— Сюда, сэр, — сказал Мейер, помахав рукой.

Это был высокий угловатый парень с пшеничными волосами и темными карими глазами. Короткое пальто на нем казалось слишком легким для такой погоды, но, возможно, замерзнуть не давали длинный полосатый шарф вокруг шеи и ботинки на толстой резиновой подошве. Его глаза грустно смотрели из-за очков «авиатор». Он пожал протянутую Мейером руку.