Самарская вольница. Степан Разин - Владимир Буртовой

Кормчий вернулся на свое место, и струг пошел носом за кормой впереди идущего, выдерживая расстояние, чтоб ненароком не налететь на соседа и не натворить беды.

Светало быстро, солнце всходило все еще довольно рано и, выскочив из-за лесистого дальнего окоема, ласковыми лучами пригрело взмокших стрельцов, казаков и посадских, которые раскачивались неустанно, словно руками прилипли к тяжелым веслам намертво и не в силах оторваться от них…

— Навали-ись, казаки! — крикнул бывалый кормчий, знаток волжского плеса. — Вона-а, атаманов струг к Усе подошел, у берега якорь кинули! Стало быть, всем роздых и горячая каша будет!

Гребцы повеселели, ежели стан скоро будет, то можно и силы не копить! Передохнувши да поев каши горячей с салом, и далее грести можно. Эх, удался бы хоть на полденька попутный ветер! Ладно и то, что лобач[134]не дует, иначе и вовсе к берегу причаливай, не даст с места двинуться, сколь ни черпай Волгу веслами… На кичку струга прошел сотник Михаил Хомутов следить, кто и в каком месте будет на якоря становиться. Вглядевшись, понял: атаманов струг встал у самого устья, прочие, один за другим, как гуси в стае, проходили и становились по реке вверх.

— На якорь! — подал команду кормчий, и гребцы, кому то было заранее намечено, побежали на кичку. — Якорь в воду! Крепи становя! Убрать весла и всем на роздых!

Струг дернулся, замер на якоре, течение подравняло его в линию с иными. Послышалась команда — готовить горячий завтрак! Десятники назначили кашеваров, рубщиков дров, водоносов, и левый берег, только что тихий и сонный около спокойной реки, загомонил, задымил сотнями костров.

Отзавтракали, раскидали руки-ноги кто на палубе, кто неподалеку утонул в цветах и в высокой траве, кто, скинув одежду, ухнул в речку — вода свежая, чистая, усталость снимала, как по заговору старой колдуньи. Но недолгим был роздых, сызнова велено вздымать якоря и браться за весла — предстоял переход под Белый Яр, а до него не менее двух суток ходу.

По стругам прошел слух, что сверху по Волге от передового отряда Романа Тимофеева прибыли в челнах казаки с вестью. Весть не дюже радостная — к Синбирску тридцать первого августа подоспел-таки воевода Борятинский с рейтарскими полками да с дворянским ополчением. В какой силе воевода собрался, того доподлинно узнать не удалось пока, но все же синбирский воевода князь Милославский окреп духом и питает надежду казаков побить.

— Кого медведь драл, тот и горелого пня боится! — смеялись казаки между собой. — Коль загодя, нас не видев, трусился князюшка, так рать нашу узрев, сызнова до медвежьей болезни затрясется!

Невесть кем пущенная, пошла гулять по стругам шутка, будто воевода Борятинский, прискакав в Синбирский кремль, нашел князя Милославского в горьких слезах и нечесаным, вопросил царева родственника:

— Чего так горько плачешь, князюшка?

А князю зазорно признаться, что плачет от страха перед атаманом Степаном Тимофеевичем, вот и отвечает сквозь слезы:

— Чего, чего? Аль не знаешь, что тут у нас, под кучей, на днях случилось? Жаба у рака гнездо отняла! Ох, горе-то, горе!

Потешались казаки над этой забавой, иные добавляли от себя:

— Завсегда так: корова телится, а бык ревет! Воеводы плачут оттого, что атаман к ним в гости идет!

Не в радость была Михаилу Хомутову весть о поспешном прибытии воеводы Борятинского к Синбирску. Сидя на кичке струга рядом с отдыхающими после гребли Никитой Кузнецовым и Игнатом Говорухиным, он горестно поразмыслил вслух:

— По всем понизовым городам стрельцы почти без бою к Степану Тимофеевичу приклонились, а вот московские стрельцы… А тут, под Синбирском, вишь ты, дворянское конное ополчение. Это все люди, московским боярством вскормленные на жалованье да на поместьях! Биться будут крепко.

Высокий сухощавый Говорухин, немного оклемавшийся после воеводской пытошной, с лицом, на котором, как и у Хомутова, видны чуть сошедшие синяки на скулах, все же решил идти в поход, хотя сотник Хомутов и пытался его отговорить. Сейчас он покосился темными глазами на сотника, будто хотел узнать — не пугает ли их Хомутов? Нет, похоже, мыслит о будущей драке. Волкодав в тяжелом выдохе раздул ноздри высокого с горбинкой носа, ответил с напускной, похоже, беспечностью:

— Великое дело — корову купил! А будет ли летом трава? — И вдруг зловеще сказал: — Великое ли дело, коль и пришло под Синбирск боярское воинство? И у атамана в войске не бабы собрались, а люди бывалые, казаки да стрельцы за большей частью! А кто и с посадов, как я, так нешто из ружья палить не умеют? Али на рогатину рейтара либо дворянина устрашатся посадить?.. Лишь бы в пушках им нас не пересилить. А так — поглядим, чей верх в драке выйдет, чьи салазки[135]крепче сидят!

Никита Кузнецов тоже о будущей баталии умом раскидывал:

— Коль мир мужицкий с ума сойдет — всех на цепь не посадишь! Тут либо с миром шагать заедино, либо о надолбу головой биться! И синбирским служивым сказать бы об этом как ни то…

Михаил Хомутов легонько хлопнул Никиту ладонью по спине и, что-то усиленно обдумывая, сказал:

— Неужто средь синбирцев не сыщутся атамановы други? Быть того не может! В таком большом городе…

— Чать, у нас у каждого по доброму знакомцу в Синбирске, — оживился Никита, поглядывая на спины гребцов, — потеют други, а ветра все нет и нет! — Мне довелось даже в Реште на тамошнем торге синбирянина встретить. Как бишь его звали? Ох, голова дырочками! Неужто хвалынским ветром выдуло? — Никита поморщил лоб, пальцем погладил на щеке пулевой шрам: никак не может привыкнуть к нему. Вспомнил: — Ну как же! — И глубокие складки у рта разгладились в счастливой улыбке. — Максимка Леонтьев! Да, он. Еще меня хотел на своем струге укрыть от кизылбашцев и вывезти в Астрахань.

Хомутов, думая о чем-то совсем другом, ткнул Никиту пальцем в грудь и подзадорил своим сомнением:

— Ну и глаза у нашего Никиты! В Москве самарскую, то бишь синбирскую ворону узнал! Чем же он друг тебе, Максимка-купец?

— Да он не купец, а Степки Тимофеева, промышленника яицкого рыбного промысла, приказчик. На его струге с другими торговыми людьми и спустился в Решт, на кануне похода Степана Тимофеевича Разина на Хвалынское море. Кабы на торге не налетели на меня стражники…

Игнат, сдвинув брови, выказал предположение, что тот Максимка вряд ли помнит Никиту. И о другом добавил:

— Совсем иное дело — своего из неволи вызволить. А тут на чьей стороне встать — на боярской ли, альбо к нам перекинуться.

— Признает, — упорствовал Никита, на что Хомутов с задором сказал:

— Ну как не поверить, кум! И сваха видала, как холоп своему барину телка родил! — А глаза сотника не смеются, в них какая-то дума…

Говорухин хохотнул, вдруг вскинул голову, словно по давней охотничьей повадке учуял неподалеку звериную стаю. Поглядывая в сторону левого берега, предсказал: