Тайны Энраилл - Ольга Савченя

— Не единственный, — отрезал, понимая, к чему он клонит. Сердце вновь забилось быстрее, во рту пересохло. Я не хочу говорить об этом. — Попроси помощи у ушастой подруги, а меня не волнуют девичьи секреты.

— Тебе страшно. — Он поднял голову, с пониманием взглянул на меня. И…с жалостью? Я сжал кулаки, отвернулся, а он продолжил говорить: — Страшно, что правда разрушит иллюзии. А ведь я понимаю тебя, как никто другой. Если бы я не был Вольным, то давно сошел бы с ума. Но я Вольный, и это делает меня сильнее, разумнее. Свободнее. Тебе тоже дана эта сила, и дана она неспроста. Мы ответственны за благополучие Фадрагоса. Бывших Вольных не бывает… Я думаю, мы должны отдать жизни, чтобы переродиться. И чтобы нам было, где переродиться, мы должны спасти Фадрагос. Все просто. Просто фадрагосцы любят все усложнять и придавать обычным явлениям незаслуженную значимость. Мы спасаем мир не только для других, но и для себя. И привилегии, сила, подарены нам, чтобы мы могли пройти путь до конца. Вот и вся наша ценность.

Я растерялся. В таком случае, смерть теряет смысл, как дар. Вольные превращаются в примитивное орудие, а затем все равно теряют волю. Утрачивают ее вместе с памятью и живут обычной жизнью безвольных. Вот только будет ли она настолько же ценной для нас, как была бы в этой жизни?

Смерть теряет смысл, как награда… Я и сам неоднократно приходил к таким мыслям.

— Аня не любит меня — это и есть ее секрет и обман. Она пыталась объясниться, — хрипло произнес я. Поднес кулак к губам и прочистил горло, а затем продолжил: — Говорила, что ей было страшно, и она привыкла…

— Ты не веришь ей, — перебил Ромиар. — «Пыталась объясниться» — не веришь. Я не верю Елрех, а ты не веришь Асфи. — Шумно вздохнул, а после оперся рукой на землю и, склонившись ко мне, полушепотом выплюнул: — Мы Вольные! Что ты, что я! Мы были сильными, а потом… Я не смог сопротивляться глупой врожденной слабости! Но ты мог. Что с тобой случилось?! Я помню, какие ужасающие слухи ходили о тебе, когда еще мы не были знакомы. Помню, как о тебе говорили лишь в полтона, чтобы не привлечь внимания даже самых безобидных духов. Думаешь, наемники духов боялись?! Итъял или Охарс? Плевать им было на них! Они боялись, что ты все узнаешь. Они боялись тебя! Парня, убившего стольких наставников. Вольного, безжалостно убивающего даже других Вольных. Покровительство какого духа должно быть, чтобы позволить себе подобное? Они боялись молодого человека, удерживающего васовергов на коротком поводке и нашедшего общий язык с принципиальными виксартами. И в кого ты превратился из-за девки?!

Я смотрел на горизонт, едва удерживаясь, чтобы не потянуться за кинжалом. Это не просто злость. Она не жжется так больно в груди, не стучит в висках и не сбивает дыхание. Она не затуманивает разум так сильно. Меня одолела ярость, и лишь крохотная мысль отрезвляла рассудок, останавливала перед очередным убийством: Вольный прав. Разве справедливо убивать из-за озвученной правды? Я изменился.

«— И ты решила воспитать меня?

— Похоже?

— Очень».

Аня изменила меня. С ней я стал мягче, податливей. Ослаб.

— И из-за какой?.. — не останавливался Ромиар. — Она использовала тебя, она предавала тебя. Хотела заточить твою душу, обречь на вечные муки. Она использовала всех, когда ей было это выгодно. Даже меня. — Поморщился. — Воздействовала сначала через Ив, а потом через Елрех. Даже ее она использовала, чтобы иметь влияние надо мною. Я ничего не забыл. Я помню, как она пришла ко мне, чтобы заключить сделку со мной и сплотиться против тебя. Она предавала тебя раз за разом, а ты все ей так просто прощаешь? Ты же не шан'ниэрд! Сделай же что-нибудь! Если из-за нее пострадает Елрех, я убью ее, и ты меня не остановишь.

Я молчал. В скором времени мне вовсе не удастся помешать хоть кому-нибудь — я на пороге завершения своего пути. Да и о чем с ним спорить, если он прав?

Ромиар медленно выдохнул, снова поморщился и поинтересовался:

— Как мы оказались настолько уязвимы, что даже не можем потребовать правды? А если от этого зависит спасение мира? Я чувствую. — Он сжал куртку на груди. — Чувствую, что стою перед пропастью. Он оставил меня. Мой дух. Давно оставил. Не отвечает, не напоминает о себе, не подсказывает. А сейчас… Я даже не ощущаю его рядом, будто… Будто я ослеп. Будто я полностью превратился в безвольного. Стал таким же, как они. — Кивнул на спящих девушек. — Слабым, слепым. Беспомощным. Мне страшно, человек. Если у нас отобрали силу Вольных, какой смысл в нашей жизни? Как мы спасем мир, если потеряли себя? Потеряли свободу. Я запутался и хочу… — Он растерянно покачал головой.

Злость отхлынула, ее сменило сожаление.

— Я тоже больше не знаю, чего хочу, — признался я. Потер переносицу, убрал волосы за уши и предположил: — Быть может, наши духи свели нас вместе. Я так же, как и ты, уже стою на грани. Я знаю, что мой враг ищет сокровищницу. И если я не встречу его на входе к ней, то внутри первым делом воспользуюсь чашей Аклен’Ил. Она укажет на него. И если это будешь ты, я убью тебя. Если нет — воспользуешься чашей сразу после меня.

— А если это твой друг? — Он пытливо смотрел на меня. — Десиен. Если это он? Я видел, как этот балкор дорог тебе.

— Я убью любого, — убедительно сказал я. — Я спасу Фадрагос, чего бы мне это ни стоило. Солнце все равно сожжет мои воспоминания после смерти. После смерти мне будет все равно, кого я убил в этой жизни и кто был мне дорог, — замолчал ненадолго, а затем произнес тише, вкладывая угрозу в интонацию: — Надеюсь, ты меня услышал. Не проси меня больше разузнать тайны Ани. Не проси разрушить то, чего я достиг с ней.

Аня.

Бывает, когда забываешь нужное слово, и оно вертится на языке, но никак не формируется в памяти. Именно так я себя чувствовала с того времени, как увидела это перышко. Яркое, оно превратилось в такую же навязчивость. Оно напоминало о чем-то невероятно важном, и это воспоминание вело еще к чему-то…

Это перо что-то связывает. Что-то важное.

Где же я видела пташек с такой окраской? И почему мне так важно об этом вспомнить? Я снова покрутила перышко в руке, разглядывая его, — словно из павлиньего хвоста, но небольшое. Елрех, прежде чем позволить мне прикоснуться к перстню, какое-то время возилась с ним, чтобы определить, содержит ли оно до сих пор на себе смертельный яд. Я расспрашивала о нем, говорила о странном подозрении, и ребята хмурились, рассказывали мне все, что знают о птичках. Редкая птица, редкий яд, против которого противоядия нет. Живут они небольшими стайками и могут гнездиться на одном месте тысячелетиями. Гнездо достается сильнейшей птице из выводка, а остальные разлетаются искать другой дом. Яд вырабатывается, как защита против хищников, и он настолько силен, что любое существо умирает безболезненно за доли секунды. Достаточно всего лишь одного касания. Достаточно даже касания к гнезду или к месту, где долго сидела птица. При этом яд так же быстро исчезает из мертвого организма бесследно.

Именно этим пером и убил себя отец Эриэля после того, как нанес на себя какие-то рисунки кровью Аклена и подарил свой перстень сыну.