Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис

Юноша сел и произнёс:

– Да, я о многом хочу поведать тебе, но мне трудно говорить. Хотя вот что я скажу: сегодня и вчера я видел тебя уже в третий раз. Когда я встретил тебя впервые, ты была счастлива и спокойна, и тебя не осеняла тень бедствий. Когда же я увидел тебя во второй раз, твои счастливые дни уже покидали тебя, хотя сама ты вряд ли знала об этом. Но сейчас ты зажата силками горя, из которых, если бы ты могла, ты бы выпуталась.

Наречённая спросила:

– О чём ты? Откуда ты всё это знаешь? Какое дело чужаку до моих радостей и до моего горя?

– Вчера все заметили твоё горе и узнали о нём. Встретив тебя впервые, я понял, что нет на свете никого красивее и милее, и вдали от тебя мысль о тебе и твой образ не покидали меня. Я не мог избавиться о них. Часто в такое время я спрашивал себя, чем же она сейчас занимается? Впрочем, богам известно, в какой путанице бед и грубых свершений я жил. Но затем я увидел тебя во второй раз. Я ожидал, что эта встреча подарит мне большую радость, но сердце моё охватила скорбь, ибо я увидел, как упорно ты искала слов и взглядов другого мужчины, который был легкомыслен с тобой. Я понял, что ты страдаешь от сомнений и страха. Он не знал этого, он не замечал этого, но это видел я.

По лицу девушки скользнуло беспокойство, и на глаза навернулись слёзы, но она сдержала их и произнесла самым обычным голосом:

– Когда же ты приходил в Дол, могучий муж? Мы не видели тебя.

– Я пришёл сюда, таясь, под чужим обличием. Но не задумывайся об этом, это не имеет значения. Позволь мне сказать тебе вот что, и послушай, что я тебе скажу. Вчера я видел тебя на улице – ты была похожа на призрак своего прежнего счастья, хотя и боролась с печалью, ибо я видел меч у тебя на боку, и нам сказали, что ты – о, прекраснейшая из женщин! – отдала себя на службу божеству-Воину.

– Да, это правда, – вымолвила Наречённая.

Юноша продолжил:

– Но лицо твоё было маской, надетой в толпе против твоей воли, ибо ты впервые увидела мою сестру Лучезарную. Рядом с ней шёл Божественноликий, рука держала руку, губы томились по губам – желание не было удовлетворено, но он был окрылён надеждой.

Девушка положила руку на подол платья, опустила глаза и дрожащим голосом спросила:

– В чём толк говорить об этом?

– Не знаю. Может, и есть толк, ибо я горюю и буду горевать, пока в горе ты, а в моих привычках бороться с горем, пока я не излечу его.

Наречённая обратила на юношу свой добрый взгляд и спросила:

– О, могучий муж, можешь ли ты разорвать силки, что опутали душу той, кого выдали её мечты? Ты можешь сделать так, чтобы в её сердце возросла надежда? Друг, признаюсь тебе: когда я выйду замуж, то выйду ради своего рода, не надеясь на радости брака. Если же каким-то случайным образом желание мужчины вновь войдёт в моё сердце, я буду бороться с ним, чтобы избавиться от него, ибо я знаю: это лишь пустая прихоть, что опутает, ранит и покинет меня, лишив радости и смысла жизни.

Могучеродный покачал головой:

– Ты думаешь так сейчас, но придёт день, когда ты будешь думать иначе. Или же тебе по душе твоя печаль? Послушай, она истощает и изнуряет тебя, ты должна возненавидеть её, бороться с ней, пытаясь сбросить её со своих плеч!

– Нет, не говори так! Я не люблю её, это не просто печаль – она обессиливает меня и истощает.

– Хорошо, я знаю, как сильно твоё сердце. Возьми же теперь мою руку – это рука друга – и вспомни, что я сказал тебе о моём горе, неотделимом от твоего. Поговорим ли мы о нём ещё? Уверен, что вскоре вновь увижу тебя, и буду видеть часто, раз уж Воин, который, похоже, благоволит ко мне, привёл меня к твоей дружбе. И ещё скажу тебе, друг, что в ней ты найдёшь как семена надежды, так и солнце желания, что ускорит их рост.

Могучеродный поднялся и встал перед девушкой, протянув свою руку, погрубевшую от рукояти меча. Наречённая приняла руку и, поднявшись так, чтобы стоять к нему лицом, произнесла:

– Послушай, мой друг! Я и не думала, что скажу кому-либо из людей то, что сказала тебе в этот час, не думала, что буду говорить о горе, изнуряющем меня, не думала, что позволю увидеть свои слёзы. Несмотря на твоё величие, я удивляюсь, что ты смог исторгнуть из моих уст эти речи, не рассердив меня и не заставив стыдиться, хоть я и плакала. И это ты-то, кого я не знала, пусть даже ты сам знал меня!

Но теперь нам лучше всего расстаться, тебе пора обратно, в дом Лика, где я когда-то так часто бывала. Я знаю – у тебя множество дел. Ты верно сказал: мы увидимся на войне. Теперь же благодарю тебя за твои слова, за то, что ты думал обо мне, и за то, что ты старался исцелить мою боль. Благодарю тебя. Благодарю тебя, ибо так печально показывать свои раны даже другу.

Могучеродный ответил:

– Наречённая, благодарю тебя за то, что ты выслушала мой рассказ, и однажды я отблагодарю тебя ещё больше. Пусть же сопутствует тебе удача на поле битвы и среди народа!

С этими словами он поцеловал её руку и, отвернувшись, пошёл прочь через луг и ручей, сердце его ликовало, и он был приветлив с каждым встречным. По мере того, как в нём росла радость, в нём росла и доброта.

Настал день народного собрания. К холму, на котором оно проходило, со всех сторон, но по большей части из города, тянулись толпы людей. Лишь немногие жители Дола, бывшие на ярмарке, возвращались домой. Некоторые из пастухов и жителей западных окраин Дола принесли с собой лёгкие шатры, в которых и провели ночь на лугу у подножия холма. Ранним утром на запад по портовой дороге потекли людские потоки. Многие пришли так рано, что ещё оставалось время одним поговорить с друзьями и доброжелателями, а другим сходить в лес потешиться. Никто не собирался в отряды, как когда-то на воинском смотре. Только некоторые бравые воины вставали вместе под знамёна, сопровождая их к Холму народного собрания. Надо сказать, что все знамёна выставлялись на холме.

Народное собрание должно было начаться за три часа до полудня. Об этом знали, и потому за час до назначенного времени жители Дола и пастухи – все, кроме Старейшины и вождей со знаменем города, которые должны были прийти за несколько минут до начала, собрались на условленном месте. Народ располагался на поле так: воины, а с ними и многие старики, знавшие, что уже никогда больше вновь не примут участия в сражении, но всё равно подпоясавшиеся мечами, во множестве стояли вокруг Кольца Судьбы, а женщины и дети оставались снаружи этого круга. Когда все роды собрались, то, оглядевшись, люди увидели, что пустует место жителей Леса, и удивились тому, что они запаздывают. Всё уже было готово, и наблюдатель поднялся на башню наверху холма, взяв с собой большой Рог Сигнала, зов которого должны были услышать на холме народного собрания и далеко за его пределами – по всему Долу. Если наблюдатель видел врага с востока, то трубил один раз, если с юга – то два, с запада – три, с севера же – четыре.