Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш

— Выходит, обложили нас?

— Выходит, — согласился Зиньковский.

С рассветом загремела канонада со стороны Пологов, и из Гуляйполя поскакали курьеры к Малой Токмачке отзывать полк Клерфмана. Полк уже был окружён превосходящими силами противника и капитулировал, но сам Клерфман, возглавив конную группу в 300 сабель, пробился и прискакал в Гуляйполе.

— Ну что там? — спросил его Махно.

— Даже пленных ставят под пулемёты, сволочи.

— Это приказ главкомюжа Фрунзе. Формируйте со Щусем конную группу хотя бы в тысячу сабель. Будем прорывать кольцо. Оставаться здесь нам нельзя, артиллерией развалят и сожгут село, а нас перебьют. Выход один — прорыв. А там соединимся с корпусом Каретникова и ещё поглядим, кто переважит.

Растревоженным ульем загудело, засуетилось Гуляйполе, носились тачанки, скакали взад-вперёд верховые, у склада Серёгин выдавал сабли и новенькие сёдла, только что привезённые из Харькова Клейном. Срочно формировались эскадроны, в основном уже из опытных бойцов. Пехотинцы набивали подсумки и карманы патронами.

А канонада гремела уже почти со всех сторон, красные сжимали кольцо. Застава со стороны Полог уже вела бой, поливая цепи 42-й дивизии из пулемётов.

В штабе Махно сам ставил задачу на прорыв:

— ... Красные полагают, что мы рванём навстречу нашему Крымскому корпусу, и именно с этой стороны удваивают-утраивают свои силы, но мы ударим туда, где нас менее всего ждут, на северо-восток, на Успеновку. Здесь 18 вёрст, и на конях и тачанках мы их мигом покроем и свалимся совсем неожиданно. А чтобы уж совсем сбить с толку красную кавбригаду, мы пустим в авангарде эскадрон Мартынова.

— Но это же большой риск, Нестор, — сказал Белаш. — А вдруг он... Мы же ещё точно не знаем, с какой целью он перешёл к нам.

— Вот в деле и узнаем. Кстати, Лева, как там твои ребята, ничего такого не заметили?

— Откуда мне знать, ещё и суток не прошло.

— Отзывай эскадрон из Шагарова. Мартынова сразу ко мне.

Едва закончилось совещание, к Махно обратился Рыбин:

— Нестор, позволь мне отъехать в Харьков.

— Зачем?

— Я хочу в глаза сказать Раковскому, что он подлец.

— И только?

— И плюнуть ему в лицо. Ведь он по телефону меня убеждал, что всё в порядке, что нам предоставлена Свободная территория. Подонок. И это председатель Совнаркома.

— Эх, товарищ Рыбин, я сам до последней минуты верил им, пока со стороны Пологов не заговорили пушки. Тебе что? Жить надоело? В общем, так, не отпускаю. А что он подонок, можешь сказать ему по телефону.

Мартынов, выслушав задание Махно, сказал:

— Спасибо, Нестор Иванович.

— За что?

— За доверие. Вы думаете, я не чувствовал настороженность вашего штаба?

— Что делать, товарищ, мы от большевиков столько провокаций пережили. Да вот хотя бы и эта.

— Я понимаю, но вы увидите, на что способен мой эскадрон.

И действительно, выступив в авангарде колонны махновцев и встретив в двух верстах от Гуляйполя Красную кавбригаду, Мартынов разгромил её, разогнал, а остатки преследовал до самой Успеновки. Кольцо было прорвано, повстанцы уходили на северо-восток. А красные, заняв Гуляйполе, как обычно занялись обысками, репрессиями, арестовывая подряд всех мужчин и невольно давая этим возможность батьке Махно оторваться от преследователей.

6 декабря в селе Керменчик, в 140 километрах восточнее Гуляйполя, шло совещание Реввоенсовета повстанцев, решавшее главный вопрос дня: объединение всех разрозненных отрядов.

— ...Мы должны послать к Литвинёнке, он сейчас под Екатеринославом, — держал речь Махно, — звать к нам и отряд Бровы от Павлограда, там же недалеко отряд Пушкарёва. Далее из-под Бердянска идёт к нам отряд Вдовиченки с Подковой и Тарасенко...

В это время в избу влетел разведчик и радостно сообщил:

— Крымский корпус на подходе!

Все повскакивали с мест и, хватая шапки, кинулись из избы, сразу повеселев. Кто-то, выражая общую радость, крикнул:

— Теперь повоюем.

На улице толпился народ, в морозном воздухе над толпой взвивался парок, слышался говорок: «Каретников ворочается. Наконец-то!»

На белом горизонте появились всадники, но их было немного, и толпа стала затихать. Когда до приближающейся группы оставалось с полверсты, от неё отделился всадник и поскакал вперёд. В подъезжающем едва узнали Марченко, с почерневшим лицом с запавшими глубоко глазами.

Подскакав к Махно, он с горькой усмешкой рапортовал:

— Имею честь доложить, Крымская армия прибыла в ваше распоряжение... — и осёкся на полуслове, видимо, скрытая горечь перехватила ему горло.

Махно, насупившись, молчал, слишком тяжёл был удар для него.

— Сколько ж вас осталось? — спросил Зиньковский.

— 250 сабель, — выдохнул Марченко и прохрипел: — Да, братки, теперь-то мы узнали, что такое большевики-коммунисты.

— Мы их давно знаем, — пробухтел Зиньковский. — Одно слово — красные, кровью народной пропитанные.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ ВНЕ ЗАКОНА

Гибель 5-тысячного Крымского корпуса вместе с талантливым командиром Каретниковым ожесточила и без того давно зачерствевшее сердце Махно. Он изменился даже внешне, скорбные складки легли у рта, глаза, казалось, провалились глубже и в них появился холодный, нестерпимый для собеседника блеск. Он не заговаривал о мести, он творил её теперь ежедневно, ежечасно.

Даже в тот день, когда Марченко с Тарановским привели жалкие остатки корпуса и рассказывали, как после Перекопа их беспрерывно терзали 4-я дивизия и Интербригада, как поливали их пулемёты бронепоездов, — кто-то сказал, что с запада появился красный отряд. Махно сел на коня и лично повёл конников в атаку, скомандовав пред тем:

— Пленных не брать.

И красный отряд был вырублен до единого человека.

На совещании штаба Повстанческой армии, состоявшемся сразу по возвращении Марченко, Махно заявил:

— Поскольку мы снова вне закона и лишились практически всей нашей кавалерии, идём на соединение с Азовским корпусом Трофима Вдовиченко.

— Если нам дадут пробиться красные, — вздохнул Серёгин.

— Дадут. Куда они денутся.

— Придётся пересекать железные дороги, красные наверняка будут строить «заборы» из бронепоездов, — сказал Белаш.