Неизвестный В.Я. Пропп. Древо жизни. Дневник старости - Владимир Яковлевич Пропп

Словом, я прочно засела в Публичку (так фамильярно именовали мы тогда Государственную библиотеку имени Салтыкова-Щедрина) и через месяц явилась с черновиком первой главы. Владимир Яковлевич тут же, при мне, пролистал ее, и впервые за все годы знакомства я увидела, как он улыбается…

Я закончила диссертацию в срок. Помогла и жесткая требовательность нового руководителя, и, что главное, – его собственный пример великого подвижника, свидетельствующий, что как бы ни пытались всякие бездари и конъюнктурщики загнать в угол настоящую науку – она жива, и служить ей – дело чести.

Владимир Яковлевич редко хвалил меня, равно как и моих товарищей по аспирантуре. Его истинное отношение ко мне я поняла только в день защиты кандидатской диссертации. Он не присутствовал на ней, был болен. Но вернувшись в свою «общагу», я нашла на столе телеграмму: «Поздравляю блестящей защитой. Пропп». Телеграмма была отправлена в час, когда защита только что началась, и было совершенно неизвестно, окажется она «блестящей» или провальной (кстати, последний вариант вовсе не исключался: мы оба знали, что реакция знакомившихся с диссертацией фольклористов отнюдь не однозначна). Но он-то, оказывается, не сомневался! Это было для меня счастливым открытием. И «открытие» самого Проппа, уже не как ученого, а как человека, началось именно с этого дня.

Я уехала работать в Петрозаводск, но довольно часто наведывалась в город моей студенческой и аспирантской юности. Каждый раз по приезде я прежде всего отправлялась на улицу Марата, где в крохотной полуподвальной квартирке ютилась семья моего учителя. Квартирка была переоборудована из бывшей «швейцарской», перегороженной книжными полками на три отсека: кабинет, комнату сына и общую, служившую и гостиной, и спальней, и кухней. В «кабинете», кроме книг, помещалось только пианино (на котором Владимир Яковлевич играл мне иногда своего любимого Баха).

Но мне было очень уютно в этом закуточке. Здесь мы беседовали обо всем на свете – о книгах, о концертах, об общих знакомых и, конечно, о наших фольклористических делах. Я была в курсе всех его «задумок», и он, в свою очередь, не только постоянно интересовался моими научными занятиями, но и с удивительным терпением читал все, что я писала.

Когда я впервые попала в это тесное жилище, меня поразило ощущение не то чтобы бедности, но, во всяком случае, малообеспеченности его хозяев. Мне казалось, что на профессорскую зарплату можно было бы жить побогаче. Только много позднее, от жены Владимира Яковлевича, ставшей уже вдовой, я узнала, что «профессорская зарплата» шла не только на семью, но и на помощь двум дочерям от первого брака, и на содержание больной сестры, и на воспитание племянника. Гонорары? Но в пору, о которой идет речь, его книги выходили в издательстве Ленинградского университета, не платившего авторам ни копейки. Но, как кажется, Владимир Яковлевич не страдал от убогости быта: наука заменяла ему все, кроме родственных и дружеских связей.

В. Я. Пропп. 1930-е гг.

(РО ИРЛИ, ф. 721, ед. хр. 269)

В наше время слово «бессребреник» звучит разве что в каком-нибудь ироническом контексте. Но именно оно было когда-то одним из определяющих понятия «интеллигент». Таким вот бессребреником запомнился мне и профессор Пропп. Не то чтобы ему было вообще наплевать на деньги, – просто они в его жизни никогда не становились целью. Характерно, что начав писать очередную книгу и в более поздние и более благополучные для него годы, он очень редко заключал предварительный договор с издательством: «Напишу, а там будет видно».

За десять лет до своей кончины он, наконец, получил настоящую квартиру. Четырехкомнатный дворец, где у него был кабинет, в котором можно было работать без аккомпанемента стучащих за самодельной «стеной» вилок-ложек. Сюда я приезжала уже не просто «повидаться», но и «пожить». Здесь можно было принимать не только друзей, но и учеников и даже иноземных гостей. Они валили сюда толпами – не только фольклористы, но и все те, кому оказывалась нужна консультация по какому-либо фольклорному вопросу, возникшему в процессе работы над русской, советской или еще не знаю какой литературой. Он был открыт сейчас для общения, он уже мог позволить себе выйти из той замкнутости, на которую обрекли его долгие годы гонений. Теперь в его дверь стучалась мировая слава. Его крамольная «Морфология сказки» уже печаталась в Европе. Ее французское издание он успел подержать в руках накануне смерти…

Вот уже двадцать пять лет как нет этого замечательного ученого, чья судьба повторила судьбы столь многих достойных людей нашей многострадальной России. Он оставил после себя книги, всегда открывающие читателю что-то удивительно новое в, казалось бы, давно изученном вдоль и поперек фольклорном материале – будь это сказки, или былины, или лирические песни, или календарная поэзия, или еще и еще что-нибудь. Они стоят на моем стеллаже, эти книги, с неизменным автографом: «От старого друга». А еще у меня есть его письма. Много, целые связки, – ведь мы переписывались два десятка лет. В письмах он совсем не тот суровый, замкнутый, до беспощадности требовательный ученый, каким представлялся мне в студенческие и аспирантские годы. В письмах он добрый, внимательный, откликающийся на все мои радости и горести друг.

…В свое время, когда вдова Владимира Яковлевича, с которой нас тоже связывала большая дружба, отдавала его архив в Пушкинский Дом, я не захотела расставаться с письмами. Придет время – я оставлю их своим ученикам. Они знают Проппа-ученого, пусть познакомятся с Проппом-человеком.

Наш долгий семинар

Н. А. Криничная

Войдем в здание филфака на Университетской набережной и поднимемся на второй этаж. Пройдя до конца налево, спустимся по лестнице вниз. Длинный узкий коридор тянется вдоль множества маленьких аудиторий. Они похожи друг на друга: с двумя рядами простых дощатых столов и стульев, с учительским столом во главе и даже со школьной доской на стене. Эти помещения так и назывались – «школа». Если войти и сесть, как бывало, в одну из аудиторий в среду, с семи до девяти вечера, комната озарится волшебным светом воспоминаний. Вновь раздадутся здесь наши молодые голоса, и прозвучит голос нашего Учителя. И, как прежде, окажемся во власти того особого ощущения, которое охватывало нас всякий раз, когда здесь шла общая сосредоточенная работа мысли, объединяющей учеников с Учителем. Семинар профессора Владимира Яковлевича Проппа. Школа будущих фольклористов.

Ранее, в самом первом семестре нашей студенческой жизни, мы слушали его курс лекций по русскому фольклору. Вспоминается начало октября 1956 года (в сентябре мы были «на картошке»). В аудиторию, где