Избранное - Феликс Яковлевич Розинер

он, распластанный, подвержен неукротимым, мощным силам, противостоять которым невозможно, он подумал о Наде, и эта мысль оказалась спасительной: Адам ухватился за нее, и его вынесло из жуткой воронки, так что он смог вздохнуть с облегчением раз и другой, приходя в себя. Сигарета его погасла. Он пошел в спальню, лег к Наде, она во сне ответила на его объятья, и, погружаясь в сон, успел он запечатлеть в себе, как тонким, длинным и гладким ножом своим пронизало его мгновение счастья.

Несколько последующих дней Адам провел в состоянии необъяснимой тревоги. Надя взглядывала на него то и дело, и в глазах ее была мука: она словно силилась что-то сказать и не могла. Лишь однажды, подойдя к нему и приложив ладони к его густо заросшим щекам, спросила: «Скажи мне, милый, что ты чувствуешь?» Он заключил ее узкие запястья в своих руках и, помолчав, сказал: «Я знаю, что есть ты. Но жизнь уплывает. Что-то уходит из меня». Она вздрогнула и спрятала лицо у него на груди. Он услышал, как она шепчет: «Боже, это страшно… Господи, помоги нам…»

Он свалился с ужасной болью в ногах — на этот раз надолго. Воспаление распространилось мгновенно и, затронув сперва только пальцы, охватило затем и обе стопы вплоть до лодыжек. Доктор Мэвин то и дело присаживался не постель Адама, откидывал простыню и пристально рассматривал пораженное поле. Он никак не мог взять в толк, что же происходит у него перед глазами. Вид кожных покровов — воспаленных, покрасневших и начинавших покрываться зерноподобными выпуклостями, — говорил, пожалуй, об аллергии. Но больной не чувствовал зуда, не пытался расчесывать кожу, а, напротив, испытывал мучительные боли где-то в глубоко лежащих тканях и, по его словам, чуть ли не в костях. Гангрена? Но что могло ее вызвать, да сразу на обеих конечностях? Доктор следил за температурой: она держалась на уровне чуть выше нормальной, тогда как воспаление такой силы должно было дать скачок на несколько градусов. Самым же поразительным, вовсе необъяснимым выглядело, однако, другое: палец с новым ногтем — младенчески розовый, с чистой кожицей, народившейся на месте той, что сошла вскоре после компрессов алоэ, — этот безымянный палец на левой ноге не участвовал в схватке сил, ведущих внутри организма войну, называемую болезнью: он был, так сказать, вне театра военных действий, как маленькое государство, храбро объявившее нейтралитет и разоружившееся перед лицом столкнувшихся грозных военных гигантов. Мальчик-с-пальчик, преспокойно спящий рядом с великаном-людоедом — вот как выглядело это сочленение трех небольших фаланг с невинно розовым ноготочком. Доктору случалось практиковать и в дерматологии, а во время нескольких войн он работал в госпиталях, где оперировал гнойные раны и с гангреной сталкивался на каждом шагу. Ничего похожего на данный случай ему не встречалось — ни на практике, ни в литературе. Не доверяя себе, он обратился к справочникам, вознамерился созвать консилиум из двух-трех своих друзей-коллег, но потом решил не делать этого. Он чувствовал, что больному пока ничто особенно не угрожает. Конечно, мучительные боли доставляли ему страдания, Адам плохо спал, и все же организм в целом не казался обессиленным. Доктор выжидал, давая лишь пить общеукрепляющее и невинные таблетки для облегчения болей, типа анальгина. Сильные наркотические средства он приберегал на случай, если положение ухудшится.

Кризис наступил ночью, когда Адам внезапно дико закричал. Проснулся и заплакал мальчик, доктор вбежал в спальню и увидел, что Надя пытается удержать голову Адама, которого била сильная судорога. Глаза его обезумели от боли, по Надиному лицу текли слезы. Доктор схватил шприц — у него здесь, в спальне, все было приготовлено на этот случай заранее, — Надя быстро спросила:

— Что это?

— Морфий. Я боюсь шока.

И вдруг Адам, тяжело выдыхая из легких, медленно произнес:

— К черту, доктор… Меня отпускает…

Он задышал ровнее и минут через десять уснул. Голова его покоилась на коленях у Нади, и она, чуть подремывая, до утра сидела около него. Когда пришло время заняться мальчиком, она осторожно подложила под голову Адама подушку, и сон его продолжался до вечера. В поздних сумерках он проснулся, попросил воды и много пил. «Как ты прекрасна, — сказал он Наде. — Ты голубая. Я напишу твой портрет в голубом». — «Ты уже писал мой портрет», — сказала Надя. — «Писал? Ах, да… В зеленом». Он прикрыл глаза, блаженно улыбнулся и снова уснул.

Все признаки воспаления исчезли в течение каких-нибудь суток, и состояние Адама настолько улучшилось, что он уже собирался покинуть постель. Но на переболевших стопах началась новая, видимо, последняя фаза процесса: кожа стала морщиться, темнеть — скукоживаться, как шкурка змеи перед линькой. Лишь безымянный палец на левой ноге сиял, как ни в чем не бывало, своей наивной розовой поверхностью. У доктора мелькнуло неясное предположение. Он взял пинцет, дотронулся до молодого ногтя, попробовал чуть пошатать — тот прочно сидел в своем гнездышке. Тогда доктор взялся за побуревшие соседние — за один, и другой, и третий, — ороговевшие, толстые мертвые ногтевые образования поддавались на любое слабое покачивание и готовы были оторваться от лунок.

— Вот-вот, — сказал Адам. — И мне подумалось, что это то же самое. Все, как в тот раз. Только другие, так сказать, масштабы.

— «То же самое…» — повторил в раздумье доктор. — Но что именно? Я не могу диагностировать болезнь. В конце концов меня это задевает как врача! А в прошлом — вы не помните чего-то подобного? В детстве? У кого-то из родных?

— Не было ли странностей у вашей бабушки, не боялись ли вы в детстве темноты, — так, доктор? — стал иронизировать Адам. — Не волнуйтесь, ваша квалификация тут, похоже, ни при чем. И не вздумайте созывать консилиум.

— Я как раз и хотел это сделать.

— Оставьте! Глупости. Вы такой же специалист, как ваши коллеги, а среди них — из лучших, можете не возражать. Вам нужно только смириться с тем, что медицина дальше грубой эмпирики не идет и, записав мой случай в анналы вашей, с позволения сказать, науки, продолжать надо мной наблюдения.

— Вы считаете, что может быть что-то еще? — быстро спросил доктор Мэвин.

— Почему бы и нет? — ответил Адам. — Два раза было, отчего же не быть и третьему? — Он приподнял руки и пошевелил пальцами у доктора перед глазами. — Не придет ли пора обновиться и этим ноготочкам тоже, как по-вашему?

Мороз прошел по спине у доктора, и он промолчал.

Ногти на ногах, действительно, легко выпали, под ними стали расти другие. Лоскутами, вызывая приятное щекочущее раздражение, стала сходить омертвелая кожа. Заменивший ее гладкий