Dominium Mundi. Властитель мира - Франсуа Баранже

Петр официально поблагодарил Гийома де Северака за сотрудничество, и тот удалился, не забыв в самых медоточивых выражениях выразить свое глубокое уважение к Совету.

– Дорогие сеньоры, – заговорил Петр, испытывая явное облегчение оттого, что заседание близится к концу, – теперь, когда вы выслушали все стороны, полагаю, пришел момент принять решение. Итак, я прошу вас высказаться относительно обвинения в умышленном убийстве. Должен ли, по вашему мнению, Танкред Тарентский предстать перед военным трибуналом, который, возможно, приговорит его к тюремному заключению?

Значит, конец? – подумал Танкред. Вот как все будет разыграно? Ему стало трудно дышать.

Первым взял слово Раймунд де Сен-Жиль, граф Тулузский и Прованский. Он сделал вид, что находится в затруднении, а затем заявил весьма кратко, словно считал, что следует покончить с этим как можно быстрее:

– Учитывая все обвинения, мне кажется невозможным иное решение, кроме как передать этого человека военному трибуналу.

Его мнение никого не удивило. Мановением руки Петр передал слово Годфруа, который был так же краток.

– Моя позиция ясна и совершенно недвусмысленна, – тепло произнес он. – Я полностью доверяю этому человеку и считаю, что с него должны быть сняты все недостойные обвинения.

Услышав это, Танкред почувствовал, как всей душой потянулся к фламандскому сеньору, единственному в бушующем море, где он барахтался, пытаясь не пойти ко дну, кто протянул ему спасительную руку. К несчастью, учитывая политические позиции присутствующих, его судьба, скорее всего, была предрешена.

Пришел черед нового епископа.

– Монсеньор де Пон-дю-Руа? – спросил Петр.

Тот, ни слова не промолвивший во время дебатов, казалось, удивился, что кого-то интересует его мнение. Он, притерпевшийся годами служить в тени Адемара Монтейльского, совсем не успел привыкнуть к тому, что теперь выступает на авансцене. Однако от этого его мнение не становилось менее твердым. Он знал, что его бывший господин воздержался бы, ссылаясь на свое полное невежество в военных делах, но прежде всего стремясь соблюсти политические союзы. Приор Филипп де Пон-дю-Руа не был, как старый епископ, безразличен к военным вопросам, и то огромное сочувствие, которое только что проявил столь доблестный солдат, как Годфруа Бульонский, произвело на него впечатление.

– Я не знаю этого человека, – еще не слишком уверенным голосом в конце концов произнес он, – однако доверие, которое питает к нему герцог Нижней Лотарингии… – он почтительно поклонился в его сторону, – побуждает меня считать, что речь, возможно, идет о несчастливом стечении обстоятельств, как и утверждает Тарент-младший. К тому же полагаю, что его послужной список должен свидетельствовать в его пользу. Поэтому я отдаю свой голос за отказ от любых преследований.

Хотя это неожиданное милосердие принесло Танкреду облегчение, к несчастью, его, вероятно, будет недостаточно. Боэмунд, конечно, проголосует за него, но Петр явно против, а его голос считается за два, к ним прибавится голос Роберта, который не преминет утопить его поглубже, так что итоговый подсчет будет не в его пользу.

Роберт же пребывал в оторопи от решения нового епископа. Откуда выполз этот слизняк, который, глядя на такое ничтожество, как Годфруа, пускает восторженные слюни? И какая муха укусила Петра, что он предложил его на пост епископа? Впрочем, и сам паршивый отшельник, похоже, удивлен решением прелата. Больше того, его это вроде бы даже позабавило! А вот Роберт шутки не оценил.

Должно быть, Петр почувствовал, что кто-то в упор смотрит на него, и встретился взглядом с герцогом Нормандским. Веселое выражение, оживившее его черты, исчезло, и он передал тому слово:

– Роберт де Монтгомери, ваша очередь.

Ладно. Остальные были краткими, но от меня ты получишь по полной программе, сейчас увидишь.

– Я не буду так снисходителен, как монсеньор де Пон-дю-Руа. – Он сделал ударение на слове «монсеньор» со всем презрением, на какое был способен; лицо епископа побагровело. – С самого начала крестового похода этот солдат ведет себя как настоящий подстрекатель, а заодно и богохульник. А чего можно ждать от него теперь, когда он совершил еще более серьезное преступление, если мы оставим его на свободе? Законы смерти требуют за это, // И смерти он достоин, несомненно. // Э, если ты помилуешь его, // Он для других примером лишь послужит![85] – Он заметил, что от избытка чувств его голос слишком вибрирует, и заставил себя вернуться к менее театральному тону. – Какое послание отправим мы людям, если Совет признает, что можно прирезать одного из них и ничем за это не поплатиться? Представьте на секунду, как катастрофично скажется на дисциплине тот факт, что Танкред Тарентский, совершив преступление, в котором сам признался, спокойно разгуливает по коридорам корабля. С моей точки зрения, этот человек убийца, а следовательно, должен понести наказание. Официально требую военного трибунала!

Выждав несколько секунд, чтобы удостовериться, что герцог закончил, Петр обратился к дяде Танкреда:

– Господин граф Тарентский?

Боэмунд, который уже долгие минуты сидел не поднимая головы, откликнулся не сразу. Он ссутулился, опустив плечи, словно под тяжким грузом. Пока он тянул с ответом, царящее в зале молчание сгустилось до такой степени, что, казалось, сам воздух затвердел. Наконец старый воин поднял голову, выпрямился, с глубокой грустью взглянул на Танкреда и заговорил хриплым голосом:

– Танкред, я возлагал на тебя много надежд и всегда думал, что ты совершишь нечто великое. При всем том на тебе лежала двойная ответственность – и за свое имя, и за свою военную репутацию. Ты предал и то и другое.

Он на мгновение остановился, и атмосфера стала непереносимой. У Танкреда перехватило горло, на глаза выступили слезы, он больше не дышал. Прежде чем продолжать, Боэмунд сделал глубокий вдох.

– То, как ты умеешь добиваться уважения – и любви – своих людей, обязывает тебя служить примером. Тебе известно, что войска смотрят на командиров, которыми восхищаются, как на образец, которому и следуют в своем поведении. Однако с самого начала путешествия ты постоянно действуешь как… – он попытался найти подходящее слово и за неимением лучшего выбрал, – как человек безответственный.

Охваченный волнением, он снова умолк. А когда заговорил, голос его звучал громко и безжизненно:

– Последние события, в которых ты оказался замешан, бросают тень на нашу семью, а этого я потерпеть не могу. Вследствие приведенных соображений и дабы моя беспристрастность не могла быть поставлена под сомнение, я заявляю, что воздерживаюсь от голосования и целиком полагаюсь на мудрость Совета крестоносцев.

Эти чудовищные слова грянули в абсолютной тишине зала Совета. Воистину удар грома. Оглушенный решением друга, Годфруа ошеломленно смотрел на него, не находя слов.