Dominium Mundi. Властитель мира - Франсуа Баранже

Танкред понял, что погиб, но теперь это уже не имело значения: то, что он сейчас услышал, было для него бесконечно важнее. Эти слова разбили ему сердце. Он и так уже страдал от недостатка внимания и даже теплых чувств со стороны дяди, а теперь, публично осудив, тот окончательно отрекся от него. Танкред застыл на месте, он был раздавлен.

Роберт де Монтгомери ликовал: случившееся превзошло все его ожидания! Унижение, которому несколько лет назад подверг его Танкред при дворе Филиппа IX, смыто и отомщено! Однако ввиду всеобщего волнения, охватившего зал, он постарался тщательно скрыть свое блаженное состояние; быстрый взгляд Раймунда де Сен-Жиля показал ему, что тот в восторге от результата.

Петр Пустынник не осмелился заговорить сразу после Боэмунда, но, когда решил, что подходящий момент наступил, взял слово.

– Что касается меня… – начал он, на мгновение запнулся, прокашлялся и продолжил: – Что касается меня, я полагаю, что это дело и так привлекло к себе слишком много внимания. В обстановке вроде той, в которой проходит наше путешествие, категорически рекомендуется как можно меньше смущать умы солдат.

Внезапно встревожившись, Роберт нахмурил брови. Куда клонит этот проклятый священник?

– Собрать военный трибунал по подобному делу означает внести еще больше смятения в общий настрой, а сейчас пришло время приступить к наведению порядка в рядах нашей армии. Таким образом, дабы не позволить этому трагическому событию вызвать излишние волнения и учитывая послужной список обвиняемого, я считаю, что этот человек может быть оправдан за недостаточностью улик.

Услышав его слова, Роберт де Монтгомери резко вскочил с кресла.

– Следовательно, – продолжил Pгаеtor peregrini, – четырьмя голосами, не согласными с передачей дела в военный трибунал, против двух голосов «за» доверенной мне властью я объявляю о прекращении дела по обвинению Танкреда Тарентского в убийстве за отсутствием состава преступления!

Смертельно побледнев, Роберт открыл было рот, чтобы заявить протест, но глава Совета, властно махнув рукой, заставил его молчать. Танкред, в полном замешательстве, вообще лишился способности соображать. Под перешептывания асессоров все в зале пришло в движение. Петр Пустынник закончил тем же твердым голосом:

– Однако ввиду серьезности вменяемых в вину фактов я приговариваю вас, лейтенант Тарентский, к разжалованию на один ранг и лишению военных наград. Учитывая результаты вашего подразделения на учениях, вы сохраните командование им вплоть до нового распоряжения. Добавлю, что на вас также официально налагается папское порицание, подтвержденное самим святейшим отцом, с которым я разговаривал незадолго до заседания. Надеюсь, вы в полной мере оцените милосердие, проявленное к вам Советом, и сумеете извлечь уроки из своих ошибок, дабы вернуться на путь истинный.

Танкред не шелохнулся. Можно было бы подумать, что он стоически принял приговор, но его искаженное лицо выдавало обуревающие его сильные чувства.

Герцог Нормандский уселся на свое место с подчеркнуто разгневанным выражением лица, хотя в глубине души был удовлетворен, несмотря на то что все обернулось не так, как он рассчитывал. Пусть даже молокосос остался на плаву, но разжалование, лишение наград и папское порицание в качестве вишенки на торте – в конечном счете это совсем не плохо.

Под взглядами всех членов Совета и их помощников один из асессоров подошел к Танкреду и замер перед ним. Затем поднял руку, взялся за украшавший левое плечо лейтенанта галун и резким движением дернул его. Оторвавшаяся пуговица с металлическим стуком отскочила от плиточного пола. Танкред больше не был лейтенантом. Только младшим лейтенантом.

Теперь асессор правой рукой взялся за расположенные у сердца награды, а затем поднес к ним левую с зажатыми в ней ножницами. Казалось, он на мгновение заколебался, опасаясь возможно, как бы у этого здоровяка не сдали нервы, потом ухватил ткань мундира и быстро разрезал ее вокруг наград. В несколько секунд он снял их все, стерев воспоминание о долгих годах сражений, перечеркнув память о битвах, которым Танкред отдавал тело и душу, и оставив лишь зловещую дыру в ткани мундира.

Роберт все еще переживал свое относительное поражение, но наслаждался зрелищем унижения врага. Этот идиот решил, что можно встать на пути герцога Нормандского, думал, что сумеет побить его в закулисных играх! Отныне он будет знать свое место, и всем станет известно, чего стоит противостоять Роберту де Монтгомери.

Но мысли его уже двинулись дальше: он прикидывал последствия столь неожиданной перемены в Петре. В конце концов, он никогда не говорил мне, что будет голосовать против Танкреда.

В сущности, это он сам решил, что иначе быть не может. Объяснялись ли действия Петра его стремлением сохранить пресловутую беспристрастность в отношении ультра и умеренных? Или же этот дрянной попик захотел продемонстрировать, что, пока он здесь главный, я не могу получать все, что захочу? Ну что ж, он прав, пусть пользуется, пока главный…

Очень далекий от подобных размышлений, все то время, что длилось разжалование, Танкред смотрел в пустоту прямо перед собой – так чувствительный человек не желает видеть иголку, которая сейчас его уколет. Теперь, когда все закончилось, в зале повисло неловкое молчание.

Хотя его разум превратился в захваченное бешеным ураганом судно, Танкреду как-то удалось поклониться, отдавая честь главе Совета, а потом покинуть зал, употребив то малое, что осталось у него от чувства собственного достоинства, чтобы высоко держать голову.

* * *

Один в пустой спальне, Танкред неподвижно сидел на своей койке с ничего не выражающим лицом. Дыры, оставшиеся на его мундире от срезанных наград, зияли, как ужасные шрамы. Внезапно, словно сраженный жестокой болью, он схватился руками за голову и застонал.

Его сознание превратилось в кипящую магму неясных мыслей; все смешалось и спуталось. На него непрерывными волнами накатывало чудовищное страдание, постепенно погружая его в полное отчаяние. Он-то полагал, что знает, что делает, когда – вполне сознательно – позволил себе поддаться на провокацию Аргана, но и представить не мог, что последствия будут такими жестокими.

У него возникло ощущение, будто вся его жизнь после выпуска из военной школы, около пятнадцати лет назад, свелась лишь к долгому и медленному процессу утраты иллюзий и за это время он перешел от юношеского энтузиазма, с каким когда-то воспринимал свой воинский долг, к полному краху карьеры. Казалось бы, его жизненный путь неразрывно связан с армией, однако он не только не дослужился до звания капитана, но и вновь превратился в младшего лейтенанта. А поскольку солдатская жизнь была единственной, знакомой ему с четырнадцати лет, то и вся его жизнь стала провалом. Слова Боэмунда до сих пор раскатами грома отдавались у него в голове.

Сейчас в его воспаленном мозгу почему-то настойчиво возникал образ сестры – той, чья невинность и честь отныне запятнаны преступлением брата. И тут Танкред осознал, что его всегда, хотя он не знал причины, точило чувство вины за те трудности, с которыми она сталкивалась в поисках мужа. Как если бы их родственная близость служила препятствием. И после его разжалования все станет еще хуже. Он постоянно портит ей жизнь.