Книги крови. I–III - Клайв Баркер

– Эй, ты! – окликнул он чересчур громко.

Саван обернулся к флористу – его глаза были похожи на дыры, выдавленные в теплом тесте. Лицо призрака было столь безутешно, что слова замерли на губах флориста.

Ронни потянул за дверную ручку ризницы. Стук тоже не помог. Дверь была заперта.

Изнутри послышался запыхавшийся голос:

– Кто там? – это был отец Руни.

Ронни пытался ответить, но не мог издать ни звука. Он мог лишь стучать в дверь, как любой уважающий себя призрак.

– Кто там? – еще раз, слегка нетерпеливо, спросил добрый отче.

«Простите мне, – хотел сказать Ронни. – Простите мне, ибо я согрешил».

Дверь не открыли. Отец Руни внутри не сидел без дела. Он фотографировал для личной коллекции: фотографировал свою любимицу по имени Натали. Кто-то говорил ему, будто она блудница, но он в это не верил. Она была слишком любезна, слишком невинна, а вокруг ее запретного плода рос такой розовый куст, словно она только что вернулась из монастыря.

Ручка двери перестала дергаться. Хорошо, решил отец Руни. Кто бы там ни был, он вернется позже. Спешить некуда. Отец Руни широко усмехнулся, глядя на женщину. Натали растянула губки в улыбке.

Оставшийся в церкви Ронни подплыл к алтарю и опустился на колени.

В трех рядах от него оторвался от своих молитв флорист, возмущенный таким святотатством. Мальчишка явно был пьян, он прямо шатался; а его не запугать какой-то грошовой посмертной маской. Обругав осквернителя цветистыми греческими выражениями, он бросился на коленопреклоненного призрака у алтаря. Под простыней никого не было – совсем никого.

Флорист почувствовал, как живая ткань дергается под пальцами, и с коротким вскриком откинул ее. А затем попятился по проходу, беспрестанно крестясь, словно тронувшаяся умом вдова. В нескольких ярдах от двери он повернулся и побежал.

Саван лежал там, где бросил его флорист. Все еще теплившийся в складках дух Ронни поднял взгляд из мятой кучи на великолепие алтаря. Даже в полутьме освещенной свечами церкви он сиял, и Ронни, тронутый его красотой, решился отбросить иллюзию. Без исповеди – но и без боязни суда – его душа удалилась.

Примерно через час отец Руни открыл ризницу, проводил целомудренную Натали прочь из церкви и запер главную дверь. На обратном пути он заглянул в исповедальню, проверяя, не прячутся ли там дети. Никого – вся церковь опустела. Все позабыли о Святой Марии Магдалине.

Уже направляясь обратно в ризницу, посвистывая на ходу, он наткнулся взглядом на саван Ронни Гласса. Куча потрепанной ткани лежала брошенная на ступенях алтаря. Идеально, подумал он, подняв ее. На полу ризницы остались кое-какие неудобные пятна. Как раз то, что надо, чтобы их подтереть.

Отец Руни понюхал ткань – он любил нюхать. От савана исходило множество запахов. Эфир, пот, собаки, кишки, кровь, дезинфицирующее средство, пустые комнаты, разбитые сердца, цветы и утрата. Вот оно, удовольствие прихода Сохо, подумал он. Каждый день что-то новенькое. Тайны на каждом шагу, даже шагу к алтарю.

Преступления, столь многочисленные, что смыть их сможет лишь океан святой воды. Пороком торгуют на каждом углу, если знать, где искать.

Он смял саван в руке.

– Готов поспорить, ты многое повидал, – произнес он, туша свечи настолько горячими пальцами, что они не чувствовали огня.

Прилив вынес нас вовсе не на настоящий остров, а на какую-то безжизненную груду камней. Называть эту кучу мусора островом, значило польстить ему. Острова – это оазисы в море: зеленые и изобильные. Тут же, как видно, место гиблое – ни тюленей в воде, ни птиц на небе. Не могу придумать, зачем оно вообще нужно, разве только сказать: «Я заглянул в самое сердце небытия и выжил».

– Его нигде нет, – произнес Рэй.

Он склонился над картой Внутренних Гебридов, уперев ноготь в то место, где, по его расчетам, мы должны были находиться. Но, как и сказал Рэй, на карте не оказалось абсолютно ничего, лишь бледно-голубая морская гладь без малейшего намека на существование этих скал. Значит, их игнорировали не только тюлени и птицы, но и картографы. Одна-две стрелки рядом с пальцем Рэя отмечали течения, которые должны были отнести нас к северу – крошечные красные росчерки на бумажном океане. А вокруг пустота.

Джонатан, разумеется, возликовал, едва стало понятно, что этого места даже на карте нет. Казалось, он тут же почувствовал, что у него есть оправдание. Вина за то, что мы оказались здесь, лежала теперь не на нем, а на картографах. И он не намеревался нести ответственность за то, что нас выбросило на берег, раз эта насыпь нигде не была отмечена. Покаянное выражение, которое появилось на его лице с первой минуты нашей внеплановой стоянки, сменилось самодовольством.

– Ведь нельзя же увернуться от места, которого не существует? – воскликнул он. – Нельзя же?

– Мог бы воспользоваться глазами, раз Господь их дал тебе, – бросил в ответ Рэй, но обоснованная критика ничуть не смутила Джонатана.

– Все произошло так внезапно, Рэймонд, – сказал он. – В смысле, в таком тумане у меня и шанса не было. Прежде чем я разобрал, что к чему, нас уже вышвырнуло на берег.

Внезапно – это уж точно. Я готовила на камбузе завтрак, который стал моей обязанностью, поскольку ни Анжела, ни Джонатан не проявляли к этому делу никакого энтузиазма, когда корпус «Эммануэль» заскрежетал по гальке, а затем она, содрогаясь, пропахала днищем каменистый берег. На мгновение воцарилась тишина, а затем поднялся крик. Я выбралась наружу и увидела Джонатана, который стоял на палубе, смущенно улыбался и всплескивал руками, подчеркивая тем свою невиновность.

– Прежде чем ты спросишь, – сказал он, – я не знаю, как это случилось. Минуту назад мы просто шли по течению, и вот…

– Ох, твою же мать! – из каюты, натягивая джинсы, выполз Рэй, который выглядел прескверно после ночи, проведенной в койке с Анжелой. Я имела сомнительное счастье слушать ее стоны – Анжела определенно умела изнурить мужчину.

– Прежде чем ты спросишь… – начал Джонатан, но Рэй заткнул ему рот отборными ругательствами.

Пока на палубе бушевала перепалка, я предпочла удалиться на камбуз. Мне доставляло немалое удовольствие слышать, как Джонатан матерится. Я даже надеялась, что Рэй потеряет хладнокровие и разобьет его великолепный орлиный нос.

Камбуз превратился в помойку. Завтрак разлетелся по всему полу. Там я его и оставила – яичные желтки, ветчину и французские тосты, застывшие в лужах пролитого жира. Раз Джонатан виноват, пусть сам и разбирается. Я налила себе стакан грейпфрутового сока, подождала, пока утихнут взаимные обвинения, и снова поднялась на палубу.

С рассвета прошло всего два часа, и солнце по-прежнему пряталось в тумане, скрывшем остров от глаз Джонатана. Если сегодняшний день окажется таким же, как вся эта неделя, то к полудню палуба настолько раскалится, что босиком на нее не ступишь, а сейчас, пока густая мгла еще не рассеялся, я замерзла в своем бикини. Когда плаваешь между островами, не так уж и важно, что на тебе надето. Некому смотреть. А загар я получила лучший за всю свою жизнь. Но этим утром озноб погнал меня вниз за свитером. Пусть ветра и не было, с моря тянуло холодом. «Там ведь еще ночь, – подумала я. – Всего в нескольких ярдах от берега. Бескрайняя ночь».