Феодора - Пол Уэллмен

не может похвастать, что надул меня! — вскричала она. Глаза-агаты горели будто уголья. Настроена Кин-до была решительно.

Герон пристально глядел на нее: до чего же женственна… Но этот нож… Шутки плохи… Ему пришло в голову, что этой девушке с горячей тропической кровью убить — пара пустяков.

— Давай чашу! — потребовала она. Ее толстые губы раздвинулись в оскале, обнажив крепко стиснутые ослепительно белые зубы.

Герон был ни жив, ни мертв.

— Что ж, хорошо! Но ты еще об этом пожалеешь!

Девушка так свирепо замахнулась ножом, что на какое-то мгновение он поверил, что она и в самом деле всадит этот длинный клинок ему под ребро, и слова застряли у него в глотке. Он суетливо принялся рыться в суме, нащупал чашу и бросил — она со звоном покатилась по полу.

Киндо, не выпуская ножа, прыгнула за нею. Благоприятная возможность! Одним движением он выскочил из опочивальни и бросился на улицу.

Оказавшись на мостовой, Герон остановился. Минуту-другую он глубоко дышал, пока сердце не перестало бешено стучать. И только теперь почувствовал унижение. Эта девушка воспользовалась его малодушием! Когда же наконец он научится достойно себя вести?.. Он струсил, когда следовало выбить у нее нож. А ведь женщина — существо слабое, твердил он себе, единственное, что требовалось — схватить ее за руку.

Необходимо немедленно вернуться и показать ей, что такое мужчина!

Но почти тотчас же благоразумие взяло верх. А что, если ему не удастся перехватить ее руку? Нож этот острый и так зловеще блестит…

Он сглотнул. В конечном счете, пожалуй, он поступил разумно. Что толку рисковать жизнью ради крошечной металлической чашечки? Тем более что она досталась ему даром.

На сердце у него полегчало.

А когда он услышал новую и куда более яростную вспышку шума на востоке, то сразу же выбросил из головы и мулатку, и нож, и злополучную чашу и побежал.

В темноте бежали и другие, минуя площадь Афродиты — вниз, по боковой улочке, проходящей мимо невольничьего рынка. Герои был молод, быстроног и вскоре оказался в голове толпы.

Поперечная улочка круто спускалась с холма. Герои остановился и стал осматриваться. У его подножия, по улице, которая вела от Стратегиума — площади для воинских упражнений — к площади Константина, текла река огней. Высоко над головами пылали факелы, выхватывая из мрака людской поток: все устремлялись в одну сторону.

Он сейчас же припустил по крутой улочке — наверняка там происходит что-то важное. Толпа была громадная, не одна тысяча человек, многие полуодеты, глаза у всех дико горят, глотки орут. В ноздри шибанул запах пота, гари, винных паров, блевотины.

— Что происходит? Куда это все двинулись? — расспрашивал Герои.

Но ни от кого ничего нельзя было добиться.

Вскоре в этой сутолоке он заметил затесавшегося в толпу калеку верхом на ослике. Этого нищего он помнил… конечно, это тот самый несчастный, который клянчит милостыню у пьедестала мраморной Афродиты. Попрошайка лежал в седле-корзине, подгоняя животное, но упрямая животина, привыкшая лишь к размеренному шагу, ни в какую не хотела бежать рысью, и их постоянно обгоняли бегущие. Поравнявшись с нищим, Герои и к нему обратился с тем же вопросом.

Айос узнал его и повернул к нему свою увечную голову:

— А ты разве не знаешь?

— Нет, я только что вышел из дому, — Герои замедлил шаг и затрусил рядом с осликом.

— Нового императора провозглашать собираются!

У Герона сперло дыхание:

— Что?! Юстиниан отрекся?!

— Еще нет, — мрачно бросил Айос.

— А кто же будет новым?

— Похоже, что Ипатий, старший племянник Анастасия.

Нищий двигался уж чересчур медленно. Герои опять побежал. Айос и ослик все больше и больше отставали, пока совсем не затерялись в толпе.

Герон на бегу пытался переварить эту удивительную новость. Ипатия и его брата Помпея, престарелых племянников императора Анастасия, он знал. Ипатий, коротышка с заметным брюшком и плешивой головой, вечно некстати ухмыляющийся, часто бывал при дворе. Талантов он никаких не проявил ни в воинской службе, ни в многочисленных попытках создать некий философский труд. Был он, однако, настолько безобиден, что Герону, да, видимо, и Юстиниану, никогда и в голову не приходило, что он может претендовать на венец. Ипатия вообще не принимали в расчет.

Герон задумался, какие выгоды он мог бы извлечь из всего этого, и попытался вспомнить какой-нибудь эпизод из прошлого, который говорил бы в его пользу в случае, если Ипатий действительно взойдет на трон.

А вспомнить было о чем. Много лет назад, когда Герон еще был мальчишкой, Ипатий и Помпей захаживали, и не так уж редко, в дом сенатора Полемона. Все это происходило тогда, когда их дядя Анастасий еще был императором. Когда же к власти пришел Юстин, сенатор, державший нос по ветру, звать обоих перестал, но не исключено, что они еще помнят гостеприимство отца, да и сам он всегда был с ними учтив, несмотря на то, что их беседы отличались крайней бесцветностью.

Людской поток, размахивая факелами и оружием, повернул к западу от императорского дворца, в район знати, который не пострадал от ярости грабителей именно благодаря тому, что здесь стояли особняки племянников Анастасия.

Вокруг дома Ипатия собралась густая толпа, вытоптавшая цветники и кусты в сражении за место, откуда было бы хорошо видно и слышно. Сергий, бывший начальник эскувитов, а также два демарха цирковых партий — Помпилий и Друб — заколотили в дверь.

В доме зажглись огни. Кто-то выглянул в щель. После чего последовал приглушенный обмен фразами и дверь слегка приоткрылась.

Толпа зашумела.

На пороге стоял Ипатий.

Лысый, пухлый, в поспешно наброшенной тоге, приоткрывший в недоумении рот. За его спиной испуганно теснились домочадцы. Герон разглядел супругу Ипатия — маленькую, круглолицую, с растрепанными седыми космами и глазами навыкате. Если на лице ее мужа были написаны задумчивость и растерянность, то на ее лице застыл смертельный испуг.

— Что, что происходит? Чего вам надо? — вопросил, сильно заикаясь, Ипатий.

Мир еще не видел менее величественной фигуры. Ни о чем другом, кроме того, какую беду сулило явление толпы ему и его семье, он и помыслить не мог.

Друб, бывший глашатаем Синих до того, как стал их демархом, вдруг проревел громовым голосом:

— Да здравствует великий император Ипатий Август!

И если прежде гул толпы напоминал шум прибоя, то теперь это была буря в самом ее разгаре. Десяток тысяч голосов слился в едином вопле:

— Да здравствует император Ипатий!

Сергий в доспехах и оба демарха почтительно опустились на колени.

И тут из дома выбежала супруга Ипатия и в страхе вцепилась