Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов

В докладе интересно раскрывается механизм «социального мира» и показываются сильные и слабые стороны последнего. Стержнем «внешнего» мира были отношения цехов с королевской властью. Признание ею цехов в качестве юридических лиц имело для них то огромное преимущество, что они как институты публичного права официально выходили из подчинения местным властям – сеньориальным и муниципальным. Это независимое положение цехов делало из них противовес муниципальным органам и «городскому сословию», представленному в первую очередь крупной буржуазией. Цехи превращались в своеобразную «противовласть» (contre-pouvoir) в городе. Впрочем, о соотношении «сословного строя» и «цехового строя» в докладе говорится весьма бегло. Как в теоретическом плане взаимопересекаются и резмежевываются понятия «цехи» и «сословия», остается неясным.

Важное соглашение между цехами и королевской властью было достигнуто в сфере финансов. Правительство значительно уменьшило налогообложение городов, а цехи в порядке компенсации мирились с практикой «продажи» королем звания мастера. Этот компромисс автор считает одной из причин почти полного прекращения в XV в. восстаний в городах, направленных против органов фиска. С отсутствием подобного компромисса для деревни докладчик связывает возобновление там восстаний в XVI в. В условиях «социального мира» цехи доверили королевской власти посредничество в межцеховых конфликтах. Если раньше споры между ремеслами о границах занятий решались путем заговоров и «насилий», то теперь эти вопросы регулировались королевскими судьями.

Что касается посреднической роли цехов в трудовых конфликтах между «господствующими» и «подчиненными», или «эксплуататорами» и «эксплуатируемыми», то ее следовало бы оценить как форму проведения политики «классового мира» внутри цеха, хотя автор и не употребляет этот термин. Тенденция цехов к поддержанию «классового мира» получает в докладе, безусловно, положительную оценку, однако автор не говорит прямо, за счет какой из сторон – эксплуататорской или эксплуатируемой – достигался мир. Впрочем, в тексте отмечаются недостатки цеховой системы как орудия «социального мира». Ей оставались свойственны эксплуатация, тяжбы, технологический и моральный консерватизм, гнетущая несправедливость иерархического устройства. Существенный порок всей системы – растущая пауперизация городских масс, не включенных в цехи, неспособность цехов поглотить избыток рабочей силы, идущей из деревни (особенно после демографического взрыва 1480 г.).

Не изменив экономической структуры города, где производство продолжало основываться на семейной мастерской (atelier familial), цеховой строй не мог гарантировать «социальный мир» от возможных потрясений. Он обеспечивал наилучшую судьбу сыновьям и зятьям мастеров. Принцип кооптации позволял формировать состав мастеров из бывших учеников, в то время как подмастерья редко могли пробиться в мастера. Но даже эксплуатируемые в рамках цеха, они находились в более благоприятном положении, чем те, кто готов был составить им конкуренцию: безработные и надомники, работавшие непосредственно на клиента. Вероятно, именно поэтому подобие «классового мира» и было возможно – прогрессирующая безработица заставляла эксплуатируемых в той или иной степени мириться с узаконенной несправедливостью. Автор не касается специально внецеховых форм организации ремесла – таких, например, как рассеянная мануфактура, связанная с купеческим капиталом.

Основной вывод автора сводится к тому, что хотя при цеховой системе социальное равновесие и нарушалось, оно все же не было серьезно подорвано (по крайней мере, до середины XVI в.); благодаря регулирующему влиянию цехов значительно сократилась почва для появления тех «разрозненных насилий», с которыми не могли справиться ремесленные «службы» (ministeria)[1363].

Доклад Шевалье вызвал оживленную дискуссию[1364]. Так, Ф. Контамин (Франция) подчеркнул, что у разных летописцев, размышлявших о судьбах Франции, были глубоко различные суждения, и нельзя всех их обвинять в «революционных галлюцинациях». Например, Ж. Фруассар (ок. 1337 – после 1404 г.) призывал читателей к социальному миру. Фактически к тому же призывал и Филипп де Мезьер, предлагая Карлу VI изменение системы управления ради избежания краха. Контамин указал на необоснованность отрицания определенной идеологии у восставших, которые имели четкие программы, предложения нового политического устройства, государства нового типа. В то же время он согласился с докладчиком в том, что не следует преувеличивать революционные цели участников движения. Выступавший усомнился в типичности картины разгрома домов налоговых сборщиков и богатых буржуа, часто изображаемой в хрониках. Шевалье ответил, что едва ли эти действия – плод фантазии интеллектуалов. В них нужно видеть скорее проявление мести народа нотаблям за неисполнение ими своей посреднической функции[1365].

М. Молла (Франция) заметил, что хронисты сначала симпатизировали «меньшим», но с середины XIV в. заняли компромиссную позицию[1366]. Валлерстейн (США) представил идеи докладчика «в грубом изложении» так: в XIV–XV вв. – кризис феодализма, отсюда борьба городских работников за лучшие условия; политическая власть была вынуждена больше считаться с ними; вместе с тем власть купцов росла, а власть «меньших» уменьшалась. Таким образом, Валлерстейн до известной степени обусловил возникновение цехов борьбой масс, к чему был так не склонен Шевалье в своем докладе. Поэтому он, естественно, не согласился с предложенной интерпретацией его идей. Далее Валлерстейн поставил вопросы: 1) Можно ли точно сказать, что непосредственные производители имели к концу XVI в. меньший реальный доход, чей в XV в. и раньше? 2) Была ли поляризация доходов внутри цеха? Смысл вопросов заключался в проверке идеи об отрицательном влиянии социальной борьбы на уровень доходов. Однако Шевалье отметил, что он не располагает данными для ответа на вопрос о том, как социальные движения влияли на уровень доходов[1367].

Эмильяно Фернандес де Пинедо (Витория, Испания) в докладе «Экономическая структура и социальные конфликты: цехи и купцы в Испанской монархии (ΧΙΙΙ-ΧVIII вв.)» дал обозрение основных черт развития испанской «легкой» (в основном текстильной) промышленности в X–XVIII вв. В Леоне в X в. потребности светских (военных) и духовных феодалов в ремесленных товарах удовлетворялись евреями и мосарабами (арабизированными испанцами-христианами), которые продавали сукна, привезенные из Византии, Ирана, Франции и Андалузии. Ткачи, работавшие под покровительством короля («королевские ткачи»), происходили с юга Пиренейского полуострова. В Кастилии XI в. среди ремесленников не было ткачей, т. е. отсутствовала обработка сырья, что свидетельствует о колониальном типе развития. В XI в. мусульманские шелка, византийские ткани, пряности достигали севера Испании и продавались там за золото.