Очерки по русской литературной и музыкальной культуре - Кэрил Эмерсон

от нее в восьмой главе).

88

Стефани Сандлер предложила лучшее прочтение восьмой главы и всего романа как «текста об отречении и текста о продолжающемся влечении» [Sandler 1989: 207].

89

В главе 9 «Искусство как катарсис» Выготский выражает неудовлетворенность по поводу большинства объяснений эстетического отклика, поскольку в них игнорируются теория воображения и теория действительных чувств – двух компонентов, которые всегда взаимодействуют в нашем отклике на искусство, ввиду чего художественное воздействие намного больше, чем «иллюзия». Подойти к этим теориям непросто, допускает он, поскольку критики (в отличие от таких психологов, как он) работают на уровне анализа; у них нет прямого выхода на первичный художественный синтез.

90

В своей последней книге Юрий Лотман рассматривает понимание концепции вдохновения у Пушкина именно сквозь призму подобных столкновений: см. [Лотман 1992: 35–43] и, в особенности, заключительную главу «Феномен искусства».

91

Это отмечалось и в докладе Марины Воронцофф (Йельский университет) «The Tale of Echo and Narcissus, Retold: Pushkins Tatjana and Eugene», прочитанном на Ежегодном собрании Американской ассоциации преподавателей славянских и восточноевропейских языков (AATSEEL) в Торонто в декабре 1993 года.

92

К этому можно было бы добавить комментарий Лотмана к стихам 1–4 VII строфы восьмой главы, в котором он чуть ли не извиняется за терпимость Татьяны к «порядку стройному» и «смеси чинов и лет» в аристократическом салоне [Лотман 1980]. Лотман убеждает своих читателей в том, что такая «положительная оценка света» героиней, представляющей русские национальные добродетели, и в самом деле звучит странно в романе, столь насыщенном социальной сатирой. Однако если мы предположим, как в моем прочтении предлагает нам сделать Пушкин, что Татьяна – не дух русских добродетелей, но Муза поэзии, то нет ничего более естественного для этого гибридного романа в стихах, чем восхищение «порядком стройным» и «смесью чинов и лет».

93

См., например: «Поездка Онегина по Петербургу напоминает сон… [Его] вход в дом Татьяны напоминает вход сказочного принца в заколдованный замок. Он не встречает никого из слуг; дом пуст» [Little 1975: 21].

94

В своем анализе снов у Пушкина Майкл Кац отмечает «распространенность снов и сновидцев в “Евгении Онегине”», заключая, что Татьяна примиряется с результатом своего выбора и положением, в то время как «Онегин остается рабом своих сновидений [мечты] и совершенно не способен принять реальное положение вещей. Поэтому она должна отвергнуть его» [Katz 1980: 92, 99]. В моем прочтении Татьяна действительно примиряется со своей судьбой или, возможно, даже принимает ее, – но именно осознание Онегиным этого необратимого обстоятельства рождает в нем его финальную мечту или сон-фантазию об их заключительной сцене наедине.

95

Несобственно-прямую речь (нем.). – Примеч. пер.

96

См., например, [Clayton 1985: 112].

97

Хотя Грегг и проявляет повышенный интерес к этой речи, его не привлекают мои радикальные умозаключения. Он ограничивается тем, что приписывает допущенные Татьяной неточности риторическим приемам и потере контроля над чувствами, задаваясь вопросом: «в какой степени ее замечания соответствуют истине?» – параллельно отмечая, что «искренность, в конце концов, не гарантирует истинности», и допуская, что, хотя «Татьяна не может лгать» (почему? Неужели и Грегг попал под влияние культа?), «в одной важнейшей области своего опыта она – исключительно ненадежный свидетель». Благосклонно восприняв черновой вариант этой статьи, на мой вопрос: «Грегг находится под влиянием культа?» – Грегг ответил: «Еще как».

98

См. размышления Цветаевой о судьбе Татьяны в «Моем Пушкине»: «Скамейка. На скамейке – Татьяна. Потом приходит Онегин, но не садится, а она встает. Оба стоят. И говорит только он, все время, долго, а она не говорит ни слова. И тут я понимаю, что… это – любовь <…> Моя первая любовная сцена была нелюбовная: он не любил (это я поняла), потому и не сел, любила она, потому и встала, они ни минуты не были вместе, ничего вместе не делали, делали совершенно обратное: он говорил, она молчала, он не любил, она любила, она любила, он ушел, она осталась… Татьяна на той скамейке сидит вечно» [Цветаева 1994: 70–71].

99

Ср. [Лотман 1995:451–462].

100

Шоу усматривает три «фазы» в точке зрения повествователя (юношеская восприимчивость, разочарованность, новая очарованность в зрелости) и замыкает Онегина во второй фазе, когда он созрел для новой очарованности, – хотя, разумеется, Онегин так и не становится поэтом.

101

Впервые: Tragedy, Comedy, Carnival, and History on Stage // The Uncensored Boris Godunov: The Case for Pushkin’s Original “Comedy” I Ed. by C. Dunning. Madison: University of Wisconsin Press, 2006. P. 157–191. Публикуется в сокращении. Ссылки на тексты Пушкина даются с указанием номера тома и страницы по изданию: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. [М.; Л.]: Изд-во АН СССР, 1937–1959.

102

Письмо от 23 июля 1870 года [Мусоргский 1971: 117].

103

См. его набросок статьи о «Борисе Годунове», написанный в 1828 году (предназначавшийся редактору «Московского вестника», но так и не отосланный): «Твердо уверенный, что устарелые формы нашего театра требуют преобразования, я расположил свою трагедию по системе Отца нашего – Шекспира…» [Пушкин 11:66]. Далее Пушкин с вызовом перечисляет все свои отступления от классицистических единств и формул.

104

А. Д. Илличевский – П. Н. Фуссу, 16 января 1816 года: «Кстати о Пушкине: он пишет теперь комедию в пяти действиях, в стихах, под названием “Философ”. План довольно удачен и начало, т. е. первое действие, до сих пор только написанное, обещает нечто хорошее; стихи – и говорить нечего, а острых слов – сколько хочешь! <…> Дай только Бог ему терпения и постоянства, что редко бывает в молодых писателях…» [Вересаев 1936: 81].

105

«Расчетливый у Пушкина – деспот, мятежник, Алеко. Узурпатор Борис Годунов. Карманник Германн. Расчетливый, всё рассчитав, спотыкается и падает, ничего не понимая, потому что всегда недоволен (дуется на судьбу). В десятках вариаций повествует Пушкин о том, как у супротивника рока обламываются рога <…>»; «В пушкинских созвучиях