Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь

«Не дождешься, голубчик! Не на такую напал! Звонить ему, умолять, чтобы вернулся? Вот дура! Подумать только, ведь я из-за него чуть не упустила Николаса! Вот уж вестимо, от любви глупеют». Ей было показалось, что она ступила на берег этой пресловутой земли, которую наивные дурочки именуют любовью. Она едва не призналась ему в любви: была на волосок от позора! В его объятиях ей дышалось так глубоко, что это смехотворное признание чуть было не сорвалось с губ само собой. Больше от нее таких слов никто не услышит! Она не желает слышать в собственном голосе покорность, надломленность, с какой шепчут эти слова. Она не станет звонить ни ему, ни его матери. Еще не хватало подъезжать к маменьке, чтобы разузнать про сыночка! Из всей виндзорской компании с этой парочкой, матерью и сыном, она не желает иметь ничего общего. Хватит с нее дурацких бабушкиных шляпок по телевизору, похождений наследных принцев, их ранних лысин и невест-лохушек, — шут с ними. Нос этими двумя — все. Ну и семейка! Какие все-таки заносчивые хамы эти монархи! Французы правильно сделали, что порубили им головы. А то возомнят о себе невесть что, потому что у них, видите ли, под мышкой скипетр, а вокруг шеи намотана горностаевая горжетка!..

Гортензия вернулась к обычной жизни, как у всех. Метро, работа, дом. Она ходила в институт, опаздывала, занималась, ела несъедобные макароны с сыром, безропотно сносила запах нестираных носков. Азарт и энергия ее покинули. Ей все надоело. Было тошно жить.

Все мечты пошли прахом.

Это хуже всего, когда рассыпается мечта: пшик — как воздух из проколотой шины. Этот пшик потом еще долго отдается в памяти.

Вот так и она профукала свои мечты и надежды. Образ, который она придумала для витрин «Харродса», — элегантная, смелая в своей самобытности женщина, ни на кого не похожая, порой эксцентричная, но всегда безукоризненная и знающая, что любой мужчина в ее власти, — это красивая мечта.

Наверное, не всем она пришлась по душе.

И Гортензия твердила, сжимая кулаки, стиснув зубы: «Я все равно, все равно стану дизайнером, мне еще учиться и учиться. Это моя первая неудача, и далеко не последняя. На ошибках учатся. Кто, собственно, выдумал эту чушь?.. Не важно. Надо учиться дальше. Например, разобраться во всех премудростях тканей. Найти, к кому из фабрикантов устроиться на работу… И когда в моду войдет, например, бархат, у меня будет наготове полторы сотни вариантов и предложений — и их непременно заметят! Меня пригласят работать в крупный модельный дом. Сейчас главное — сосредоточиться, рано или поздно мой час придет».

Подруга Гортензии — точнее, ей раньше казалось, что они подруги, — хотела было ее урезонить. «Ну правда, Гортензия, разве в жизни так бывает, в один вечер раз — и прославилась?» — «А почему нет?! — яростно возразила та. — Где сказано, что так не бывает?» — «Потерпи, — увещевала ее Лаура, — не у тебя одной амбиции!» И прибавила с едва приметной ноткой снисходительности: «Хорошая мысль поизучать ткани, у меня есть одна знакомая, как раз занимается техникой плавного перехода — от кожи к фетру, от фетра к муслину. Она работает над молодежной коллекцией у Гальяно. Хочешь, познакомлю?»

Это еще куда ни шло. Гортензии не нравилось, каким тоном разговаривает с ней Лаура, но говорила она хотя бы сочувственно. Гортензия уже собиралась ее поблагодарить, как вдруг та, змея, выбросила струю яда, умело разбавленного патокой:

— Слыхала, в Нью-Йорке теперь новая законодательница мод — девчонке тринадцать лет?

— Не слышала. С чего бы?

— Да о ней же говорят! Совершенно невероятная история!

Она выдержала театральную паузу. Покрутила в пальцах, унизанных кольцами, прядь волос. Пробежалась пальцами по столу, словно играла «Лунную сонату».

— Ее зовут Тави…

Гамма, еще гамма. Соль-до-ми-соль-до-ми-соль-до-ми…

— И она ведет блог, по которому весь модный мир прямо сходит с ума. Четыре миллиона посетителей. Все только о ней и талдычат. Хочешь, дам тебе ссылку?

Ля-до-ми-ля-до-ми…

— Да ну ее…

— И она со всеми модельерами запанибрата. И тебе Марк Джейкобс, и Александр Ванг, и Йоджи Ямамото. В ее коллекции последняя футболка и та уходит за бешеные деньги. Она только что подписала первый контракт с кем-то из шишек. Представляешь?

— Ну и что? — ответила Гортензия с тем же деланым равнодушием. Ее снедала зависть.

— Совсем девчонка, что и говорить.

И снова пауза. Ля-ре-фа-ре-фа.

— Конечно, — продолжала Лаура, — она куда моложе тебя! Может, потому-то из-за нее столько шуму. По таланту ей до тебя далеко, но возраст…

— Еще бы! — рявкнула Гортензия. — А я, значит, старая пошлятина, да? И поэтому мне никто не звонит?

— Ой… Да я не к тому…

— Не к тому, не к тому, как будто ты не на это намекаешь! Лицемерка! Мало того что ты гадюка, так у тебя и гадости в открытую говорить кишка тонка!

— Да что ты так взъерепенилась? Я к тебе с пониманием, помочь хотела…

Но Гортензия уже закусила удила.

— А Сури Круз?! — вопила она. — Дочка этого чокнутого сайентолога от этой, черт ее знает кого? Что ж ты про нее забыла? Ей три года, и она уже модель! Уже носит шпильки, а вокруг трещат вспышки! Она тоже того и гляди затмит всех главных модниц! Так что твоя тринадцатилетка, считай, уже на пенсии! Знаешь, кто ты, Лаура? Ты пассивно-агрессивный типаж! Меня тошнит от таких, как ты!

— Какой-какой типаж?.. — оторопела «гадюка».

— Пассивно-агрессивный! Самый мерзкий! Сначала обвозят тебя в меду, а потом цап!

— Но я…

— А с гадюками я знаешь что делаю? Давлю! Размазываю! Вырываю у них зубы по одному, выдавливаю глаза!..

Вся ярость, досада, обида, что накопились у Гортензии за два месяца, словно взметнулись в огромный вал желчи и неудержимо выплескивались наружу. Теперь уже она брызгала ядом. Ярость на себя, что вообразила, будто уже достигла вершины и осталось только водрузить свой флаг. Досада, что телефон молчит, обида, что Гэри забыл о ней и думать. Ей было нестерпимо, что та прекрасная ночь любви была для него просто средством со вкусом ей отомстить. «Вот мы с тобой и квиты, дорогая моя Гортензия», — небось думает он. Пыжится там за роялем, во фраке.

Гортензия вычеркнула Лауру из своего и без того скудного списка подруг. Ее немного утешила мысль, что той придется попотеть над справочниками, чтобы понять, что такое «пассивно-агрессивный типаж». «Вот и славно. Читай, просвещайся, дорогуша. Век живи — век учись. А попадешься мне на пути — проваливай!»

К счастью, был еще Николас. На месте, как всегда. Длинный и тощий, как жердь, и любовник так себе, но верный, изобретательный, щедрый и трудолюбивый. Увы, все эти прекрасные качества не искупали его жердеобразного вида.

Он всячески старался отвлечь ее от мыслей о неудаче, то и дело куда-то приглашал. Когда она заходила к нему в кабинет, всякий раз восхищенно присвистывал. Отмечал, какая прекрасная находка — длинный мужской пиджак, перетянутый в талии ремнем, вместо пальто, поверх облегающего джинсового платья. Отличная идея, говорил он.