Дневник посла Додда - Уильям Додд

Среда, 12 мая. Сегодня после недельного затишья я узнал через корреспондентов, что мое осторожное письмо сенатору Бэркли от 1 марта стало предметом яростных дебатов в сенате Соединенных Штатов. Я преследовал две цели: во-первых, показать, как Верховный суд, возглавляемый Маршаллом, выносил решения и претендовал на право налагать вето на законы, принятые конгрессом; во-вторых, еще раз обратить внимание на то, что партии, одержавшие победу, наносили поражения президентам Кливленду, Теодору Рузвельту и Вудро Вильсону, своим собственным лидерам, избранным подавляющим большинством голосов, когда те пытались выполнить то, ради чего они были избраны. Мой вывод сводился к следующему: демократия в Соединенных Штатах находится в большей опасности, чем когда-либо со времен Линкольна.

Как это ни странно, сенаторы сосредоточили все свое внимание на единственной фразе в конце письма, где я говорил о том, что, по имеющимся у меня сведениям, некий архимиллионер выступает за установление диктаторского режима, подобного тем, которые существуют в России, Германии и Италии2. Не было никаких упоминаний о важнейших фактах нашей истории. Боясь, что произойдет нечто подобное, я заранее послал копию письма судье Муру с просьбой переслать ее для опубликования в редакцию ричмондской газеты «Пост диспэтч». К моменту начала дебатов в сенате, кажется, на второй день, письмо было опубликовано. До сих пор я не знаю, как вела себя пресса в целом. Боюсь, что репортеры попросту подхватывали нападки сенаторов.

Суббота, 15 мая. Я получил вырезки газетных статей по поводу моего письма – все это самые постыдные передержки. Мои главные противники – сенаторы Бора и Кинг3. Их цель – доказать, что вне всяких сомнений я должен уйти со своего поста в Берлине и дать показания относительно тех миллионеров, которые действуют по указаниям из европейских столиц. Государственный департамент отказался поддержать эти требования сенаторов и, как мне кажется, указал им на их заблуждения. Сегодня я послал телеграмму президенту, в которой обратил его внимание на то, что главные положения моего письма остались вне поля зрения. Другую телеграмму я послал судье Муру с просьбой напомнить сенатору Кингу, что он раздул значение одной фразы в письме, а также передать ему, что я не могу назвать имена лиц, которые в Соединенных Штатах сообщили мне конфиденциально о возможной угрозе установления диктаторских режимов. Я дал находящимся здесь американским корреспондентам детальное изложение всего, что мной было заявлено по этому поводу, и разъяснил им, почему я не могу предать гласности полученную мной информацию о планах установления диктатуры. Они сказали, что уже опубликована подробная информация о моих беседах с ними. Если так, то дело может несколько проясниться.

Германское министерство иностранных дел не проронило по этому поводу ни слова. Насколько мне известно, в немецких газетах ничего не было напечатано, хотя я убежден, что из германского посольства в Вашингтоне поступила информация. Немцы, как мне кажется, боятся, что если они начнут кампанию против меня, то я опубликую книгу о тех мрачных четырех годах, которые провел здесь. Я убежден, что сотрудники министерства иностранных дел в значительной мере сочувствуют мне. Кроме того, официальные лица знают, что следует говорить и делать в подобной ситуации. В официальных кругах Вашингтона известно, что я готов уйти в отставку. Мне надоело бездействовать здесь.

Среда, 19 мая. Сегодня я получил сердечное письмо от президента Рузвельта, в котором он пишет, что разделяет мое мнение по вопросу о Верховном суде и что этот год является наиболее подходящим временем для проведения в стране честной, откровенной дискуссии. Письмо было написано накануне его поездки по Мексиканскому заливу, где он решил провести свой отпуск. Таким образом, его не было в США, когда сенаторы обрушились на меня за мое письмо. Президент просил также сообщить мое личное мнение о новом после Дикгофе, который должен вскоре прибыть в Вашингтон.

Судья Мур тоже написал мне, известив, что президент обещал пост посла в Берлине Дэвису, который сейчас находится в Москве или, вернее, на пути туда. Он остановился в Лондоне, где, вероятно, потратит большую сумму денег, чтобы посмотреть 12 мая церемонию коронации. Мур был так уверен в этом, что даже не передал мое последнее письмо президенту. С моей точки зрения, подобный способ назначения настолько чужд нашей демократии, что я испытываю большое желание взять назад свое обещание об уходе в отставку. Что за идея назначать сюда человека, не знающего немецкого языка, мало знакомого с европейской историей или со всем тем, что связано с современной обстановкой, и намеревающегося тратить по 100 тысяч долларов в год! Так или иначе, я решил отложить свое возвращение в Соединенные Штаты и сообщить президенту свое мнение о том, что этот человек не соответствует такому важному посту.

Четверг, 20 мая. Сегодня ко мне явился бедно одетый немец лет семидесяти. Во время инфляции он потерял все, что имел, и сейчас числится пенсионером. Но он изобрел средство предохранения дерева от возгорания и предполагал, заняв деньги, открыть новое дело, которое принесло бы ему доход. Он сказал, что пытался получить патент на свое изобретение, но правительство не разрешило зарегистрировать его. Я не уверен, что это так, но он показал мне объявление, в котором указывалось, что все изобретения и открытия принадлежат правительству. Во всяком случае он боялся, что его арестуют, если станет известно, что он был у меня, особенно учитывая его намерение просить визу для поездки в Соединенные Штаты, где он надеялся продать свое изобретение и заработать себе на жизнь. Я не мог ничего обещать ему, поскольку у него нет никаких средств, чтобы приступить к делу.

Это лишь один из многих случаев, с которыми мне приходится сталкиваться. Несколько дней назад я получил отчет Фонда Рокфеллера за 1936 год. Из него видно, что начиная с 1936 года были уволены 1639 немецких профессоров и учителей и что Фонд выделил 532 181 доллар для оказания им помощи. Немецкая система запрещает оппозицию и критику в любой форме; она контролирует все учебные заведения – от начальных школ до университетов; она признает лишь одну религию, основанную на некоторых предрассудках, сложившихся еще до начала истории Германии. Эта система существует всего три года, но народ, как видно, в значительной мере подчинился ей. Германское правительство расходует миллионы долларов на то, чтобы через министерство иностранных дел распространить эту систему на весь мир.

Сегодняшние немецкие газеты полны яростных нападок на чикагского кардинала Мэнделейна за его выступление перед многолюдной аудиторией священников с критикой жестокой немецкой действительности. Американские католики, видимо, присоединяются к еврейским и иным священнослужителям в критике немецкой религиозной автократии.

Сегодня в полдень у меня была встреча с Шахтом. Я спросил его, имеются ли у нового посла Дикгофа полномочия вести переговоры по заключению торгового договора с Соединенными Штатами. Не сказав ни да, ни нет, он тем не менее утверждал, что согласен с Хэллом по вопросу о снижении тарифов и о том, что это будет способствовать всеобщему миру. Но тут же он заявил, что Хэлл помешал Бразилии заключить с Германией двусторонний договор и кредитное соглашение. Я выразил сомнение в этом, но он утверждал, что Хэлл грозил Бразилии прекратить закупки кофе, если она пойдет на уступки Германии.