Победитель - Андрей Волос

— И не предупредили их, что мы в афганской!.. Как увидели, так с перепугу и… ПХД вдребезги, шесть трупов… — Он забормотал что-то по-таджикски.

— Мне вон ногу… Козлы!.. Минут двадцать рубились!.. — И снова по-таджикски, заговариваясь.

— Быстрей! — крикнула Вера санитарам. Резко повернулась к Плетневу. — Все, прощай! Я утром в Москву улетаю!

— Прощай, — ответил он. — Прощай!..

Дверь операционной закрылась.

Солдат хлюпал носом и размазывал слезы по лицу грязной ладонью. Плетнев узнал в нем одного из тех, кого Шукуров недавно грозил расстрелять, а потом побить палками.

— Довоевались, — скрипуче сказал Ромашов. — Сопли утри, жив будет твой командир! — и скомандовал Плетневу: — Пошли!

Но они увиделись еще однажды. Шестерых бойцов из группы нарядили сопровождать колонну санитарных грузовиков от госпиталя в аэропорт Кабула.

Плетнев и Аникин, держа оружие наготове, настороженно поглядывали по сторонам с брони первого БТРа. Город был по-прежнему помрачен страхом. Не как вчера, конечно. Уже можно было увидеть прохожих… но все-таки это был совсем не тот Кабул, к которому Плетнев привык.

За БТРом следовало пять грузовиков. В кузовах сидели легкораненые. Тяжелораненые ехали в четырех санитарных УАЗах-«буханках».

Замыкали колонну еще два БТРа с вооруженными бойцами.

Дорога была разбитой. Машины едва ползли.

Так или иначе, через час выбрались наконец на летное поле.

АН-12 стоял с опущенной аппарелью.

Грузовики подъезжали по очереди. Санитары помогали раненым спуститься. В пустом кузове оставались только заскорузлые бинты и комки окровавленной ваты. К аппарели подваливал следующий…

Потом пошли «буханки».

Вера сидела в третьей по счету.

Санитары вносили в самолет носилки с ранеными.

Когда дело дошло до третьей машины, Плетнев заглянул в уже раскрытые задние двери.

— Живы?

— Живее всех живых, бляха-муха! — сказал Голубков.

— Твоими молитвами… — слабо отозвался Епишев.

Большаков был в сознании. Но он и вовсе только неслышно пошевелил губами и едва заметно улыбнулся.

— Тогда выползайте, — сказал Плетнев, уступая место подоспевшим солдатам-санитарам.

Большаков снова закрыл глаза. Голова его безвольно каталась по изголовью.

— Аккуратно несем! — прикрикнула Вера.

Сама она помогла раненому в ногу солдату «мусульманского» выбраться из машины, подала костыли и, поддерживая его, пошла за солдатами, шагавшими по аппарели.

— Вот так, — повторяла Вера на каждый новый его шаг. — Вот так!..

— Пособи-ка! — позвал Голубков, держась за больное плечо и прилаживаясь к ступеньке.

Плетнев пособил. Голубков морщился и крякал. Они неспешно двинулись за Верой.

В огромном брюхе самолета уже стояло много носилок. Легкораненые устроились на боковых скамьях. Между ними и носилками оставался довольно узкий проход.

Задняя часть салона была вдобавок заставлена разноцветными коробками. «Sharp», «Panasonic», «Sony», «Thomson»… Плетнев присмотрелся. Ну да. Магнитофоны… телевизоры… видеомагнитофоны…

Солдаты с носилками впереди них стояли, озираясь и не зная, куда их поставить.

На скамье справа расположились два совершенно незнакомых человека в штатском с гладкими, чисто выбритыми лицами.

— Операции такого масштаба требуют серьезной подготовки, — негромко толковал один.

Второй махнул рукой.

— О чем говорить! Я тебе больше скажу: это чистой воды головотяпство!..

— Чьи коробки? — спросила Вера.

Махавший рукой поднял на нее удивленный взгляд.

— А что?

— Уберите!

— Куда?

— Не знаю, куда! — возмущенно сказала она. — Вы видите, раненых негде размещать!

— Да куда же я их дену, красавица? — ухмыляясь, поинтересовался этот тип.

— Постой-ка здесь, — сказал Плетнев Голубкову. — Не упадешь?

— Это ваше дело! — крикнула Вера. — Освободите салон!

Плетнев протиснулся к ним.

— Кому что здесь неясно?

— Носилки можно и в проход поставить! — сообщил ближайший к нему.

— Я сейчас не носилки, а все твое барахло тебе в проход засуну!

Высказав это обещание, Плетнев пнул одну из коробок. Из нее послышался веселый звон.

Штатский вскочил с криком:

— Вы с ума сошли!

— Ну что ты! Ты не видел, как я с ума схожу! Витек, помоги!..

Аникин, появившийся в салоне, моментально оценив ситуацию, схватил короб с телевизором и швырнул его в боковую дверь. Последовавший громкий хлопок являлся, очевидно, звуком взорвавшегося кинескопа.

Коробки так и мелькали, вылетая на бетонную полосу. Судя по жизнерадостному выражению лица Аникина, занятие пришлось ему по душе.

— Ах, бляха-муха! — подбадривал Голубков. — Пеле! Гарринча!

Оба как будто и впрямь сошли с ума. В принципе, можно было, наверное, и коробки эти уместить в самолете. Но Плетнев безжалостно швырял их на бетон, и каждый всплеск ярости освобождал что-то в душе. Каким-то целительным, что ли, это занятие оказалось…

Он пульнул последнюю и остановился, тяжело дыша. Ему хотелось потрясти головой. Поднес ладонь и жестко провел по лицу. Окружающее быстро выплывало из багрово-сиреневого тумана.

— Вы еще пожалеете! — закричал один из штатских.

Аникин оглянулся. Обвел взглядом салон. Раненые смотрели на них испуганно.

— Смотри, как бы прямо сейчас этого не случилось, — буркнул Аникин невпопад, но угрожающе, и пошел к выходу.

Двигатели уже выли, набирая обороты.

— Спасибо, — скованно сказала Вера. — До свидания!..

Рев авиационных турбин глушил ее голос — он казался тонким и плоским как бумага.

Ему стало ее ужасно жалко. Но он не знал ни того, как эту жалость проявить, ни даже того, хочет ли она его жалости.

— Да не за что, — с досадой ответил Плетнев. — До свидания.

Наверное, ему нужно было сказать все как есть. Что он любит ее. И что ему жаль с ней расставаться. И что он найдет ее, когда вернется в Москву. И что он не виноват в том, что случилось… Точнее, он тоже виноват, но… но кто же знал, что так получится?.. Он виноват, но… но ведь у них работа такая… Поняла бы она его или нет?..

Плетнев сунул руку в карман. Нащупал холодный кусочек металла. Он его как-то успокаивал… В общем, вместо того чтобы сказать что-нибудь связное, нервно крутил в пальцах пулю и хмурился. И не знал, что сказать. И потом: что если Вера посмотрит на него, как… ну, как смотрела в этом проклятом Тадж-Беке!