Рим. Цена величия - Юлия Голубева

Лишь в ложе она наконец-то смогла окинуть взглядом огромную арену Большого цирка и поразиться великолепию творения Тарквиния Гордого. Египетский обелиск, возвышающийся в центре Спины, напомнил о далекой (такой далекой) Александрии. Тянуло дымом жертвенных костров. Гай разъяснял ей правила любимых им скачек и назначения предметов, водруженных на Спине. «Колесницы должны обогнуть меты семь раз, – доносилось отрывками до Юнии сквозь нетерпеливый гул толпы, – …семь съемных яиц с одной стороны, символов покровителей Рима Кастора и Поллукса… семь дельфинов с другой – в честь Нептуна, покровителя лошадей». «А меты похожи на фаллосы», – хихикнула Юния. «Знаешь, как часто отмывают их белоснежный мрамор от крови неудачливых возничих и лошадей. Вот однажды…»

Но гул заглушил конец укоризненной фразы Гая, и Юния больше не услышала ничего, потому что цирк вдруг взорвался аплодисментами, а из Торжественных ворот показались участники сегодняшних игр. Там, далеко, на другой стороне, находились Триумфальные ворота победителей, а неподалеку, совсем узкие и невзрачные, – для несчастливцев, мертвых или полуживых.

Но сегодня в Большом цирке проводились не традиционные скачки, а небывалые по размаху гладиаторские бои. Ровным шагом из ворот, в изобилии увитых ярко-зеленым лавром, выходили вооруженные гладиаторы. Легка и уверенна была их поступь. Стосковавшиеся по арене, лязгу оружия, крови, по овациям и воплям толпы, гордо выкрикивали они традиционное приветствие императору: «Идущие на смерть приветствуют тебя, цезарь!» И сладко, и тревожно замирало сердце Клавдиллы при этих словах. Это ее прихоть посылает их на смерть, ради нее умрут сегодня сильные и могучие мужчины.

Первыми ехали на боевых колесницах в блестящих доспехах эсседарии, перекинув за спину изогнутые луки. За ними следовали секуторы в шлемах с красными султанами, держа прямоугольные щиты и короткие мечи, затем – гопломахи с зелеными гребнями на шлемах и круглыми щитами. Ретиарии, любимые публикой, гордо несли на плече сложенную сеть с тяжелыми грузилами и смертоносный трезубец. Прикрытые в отличие от своих впереди идущих соперников лишь набедренной повязкой, тем не менее они смотрелись грозными и опасными противниками: гигантские мускулы перекатывались под смуглой кожей, испещренной шрамами, – этих гладиаторов наиболее часто одаривают любовью знатные матроны.

Едва из ворот показались галлы с рыбами на шлемах, как все ретиарии повернулись и запели под хохот толпы насмешливую песенку: «Я ловлю не тебя, я ловлю рыбу. Почему ты убегаешь от меня, галл?» И все заметили, как яростью исказились лица гладиаторов и руки их крепче сжали рукояти мечей. Лиц фракийцев разглядеть было невозможно из-за забрала на шлеме со множеством отверстий; высокомерно вскинули они правые руки с железными наручами, и глухо прозвучали приветствия идущих на смерть.

Вначале Юния не поняла, чем вызван громкий смех толпы, но затем заметила, как показалась нестройная группка андабатов, держащих обнаженные кинжалы. Их подгоняли цирковые служители, те ничего не могли разглядеть из-за нелепых шлемов. Уж эти неудачники, худшие гладиаторы, на славу повеселят толпу между кровавыми схватками опытных бойцов. Клавдилла тоже брезгливо искривила губы. Главное, чтоб они побольше крови выпустили друг из друга!

Калигула торжественно вручил Юнии белый платок, и под овацию толпы он полетел на желтый песок арены. Пронзительный звук трубы возвестил о первой схватке… И вот уже первая кровь оросила жадный песок…

Тихий удар медного гонга у входа в кубикулу спугнул восхитительные воспоминания.

– Осмелюсь напомнить, госпожа, – это заглянула Гемма, – твой гость уже приступил к завтраку.

– Иду! – Юния взъерошила рукой локоны, будто пробуждаясь ото сна. – Провалиться б ему в Тартар!

По пути в триклиний она напевала незатейливые слова: «Я ловлю не тебя, я ловлю рыбу». Ирод Агриппа ожидал ее с чашей вина. Его черные выпуклые глаза маслено заблестели, стоило ей войти.

– Приветствую прекраснейшую! – произнес он, не спуская с нее пристального взора.

И Юнии вновь стало не по себе, безотчетная тревога заставила быстрее забиться сердце.

Она не могла объяснить себе, почему каждый раз при встрече с этим иудеем трепещет, точно пойманная в силок птица. Может, виной всему изучающие взгляды его выпуклых черных глаз и многозначительное поглаживание тонкой рукой короткой курчавой бородки. Юния умела видеть в сердцах людей их сокровенные мысли, но Ирод оставался для нее загадкой, скрытой пеленой тайны и необъяснимости. А человек всегда страшится того, что не в силах постичь. Поэтому Клавдилла старалась избегать бесед с ним, чувствуя лживость и хитрость иудея.

Ей прекрасно была известна история его бурной жизни. С малых лет живший в Риме, он слыл известным кутилой и мотом. Размеры его долгов ужасали всех, но никто из заимодавцев не в силах был отказать, все склонялись перед змеиными чарами просителя. Ирод без конца врал всем, распространял слухи то о баснословном богатстве, оставшемся в Иудее после смерти деда, то о завещанном состоянии неизлечимо больного сенатора. И все верили. Агриппа сумел даже растопить сердце суровой Антонии, матери Клавдия и бабки Калигулы, – иудей был единственным, в ком она не чаяла души и кому всегда помогала.

Даже тюрьма не охладила его жажды приключений, но, если бы Тиберий вернулся в Рим, его голова тоже слетела бы вслед за головами остальных заговорщиков. Смерть цезаря спасла и его. У него было двое детей, верная жена, души не чаявшая в своем чернобородом красавце. И он отвечал ей взаимностью, всячески превозносил добродетели супруги, правда иногда забывая, что расхваливает ее среди дешевых гетер и случайных собутыльников. Юния также знала, что он близко дружен с Макроном, несмотря на то что именно префекту Тиберий велел арестовать Ирода и заключить в тюрьму. Все-таки Невий обеспечил ему достойное содержание и даже предложил гостеприимство после освобождения.

Юния боялась объяснить свои безотчетные тревоги тем, что Макрон мог доверить другу сердечные тайны. Но она не могла ведать, что истина рядом. Ирод Агриппа знал все.

А он, в свою очередь, тянулся к Юнии, его интересовала эта необычная женщина, недомолвки Макрона будили в нем любопытство. Он многое домысливал сам, расспрашивал Агенобарба, с которым, несмотря на их с префектом претория взаимную ненависть, очень дружил, пытался говорить и с Калигулой, но слышал лишь любовные излияния. Домиций неохотно делился с Агриппой историей неудачной влюбленности – насмешки и так замучили его, он до сих пор не мог простить себе глупого ослепления и таких безумств, как подражание Аполлону, и это разжигало в нем неприязнь к Юнии, хотя она одна никогда не позволила себе ни малейшей шутки в его адрес. К тому же Агенобарб сейчас увлекся Пираллидой, с которой у Ирода была давняя связь, умело скрываемая из-за ее богатых любовников, а всем им Агриппа был должен.

Ирод чувствовал, что не все ладно с историей завещания Тиберия и в отношениях Юнии и Макрона. Беспричинное самоубийство Фабия Персика, лучшего, верного друга, настораживало. Он слишком хорошо знал беспутный нрав Персика, чтобы верить в несчастную любовь к золотой статуе.