Рим. Цена величия - Юлия Голубева

– Прямо при всех он расхохотался громовым смехом и воскликнул, что от него и Агриппиниллы ничто не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества.

Врач, слышавший много проклятий на своем веку, неожиданно почувствовал, как остатки волос зашевелились на его голове. Каждому ясно, насколько страшны эти слова. Да не услышали их боги! Теперь он понял, отчего несчастная женщина решилась на этот шаг, и, искренне пожалев ее, осторожно погладил слипшиеся рыжие волосы. Она зашевелилась.

– Его больше нет во мне? – спросила, открыв глаза.

– Слава Юноне, ребенок невредим. Боги подарили ему жизнь и не дозволили тебе избавиться от него. Смирись, сестра, и забудь глупые слова пьяного Агенобарба. Клавдилла попросит, и Гай быстро разведет вас.

– Мне надо подумать, – сказала Агриппинилла, устало опуская веки.

– Я оставлю с тобой рабыню, – произнес Харикл, – тебе не стоит быть сейчас одной.

– Не бойся, – ответила она, – я больше не попытаюсь причинить вред малышу. Мои муки – жестокое наказание за содеянное. И впредь я не стану испытывать терпение богов. Можете не бояться за меня. И пусть Юния сразу зайдет ко мне, как вернется.

У Агриппиниллы не было сил плакать, когда ушли Харикл и Ливилла, но зато были силы поразмыслить. Она ни на миг не пожалела о содеянном, отчаяние толкнуло ее на этот опасный поступок, и, принимая зелье, она отдавала себе отчет в том, что могла умереть сама. Но сейчас страх за свою жизнь липкими пальцами сжал сердце. Кому она сделала бы хуже, сойдя в царство теней? Уж точно, Агенобарб не пожалел бы о ней и не испытал бы ни малейших мук совести, ей хорошо был известен его нрав. Тогда зачем? Этот вопрос уже опоздал. Обидные слова больно обожгли память. Неужели из-за них она могла сотворить непоправимое?

И неожиданно дивным цветком расцвела в ней материнская любовь к едва не погубленному ребенку. Прижав руки к животу, она заговорила со спасенным малышом, просила прощения у него и клялась посвятить ему всю жизнь без остатка.

В этом состоянии и застала ее Юния Клавдилла. Ливилла уже успела ей обо всем рассказать. Она хотела гневно упрекнуть Агриппиниллу, но ни слова не сорвалось с уст, стоило ей увидеть счастливые глаза будущей матери. Присев рядом, она лишь нежно обняла свою неразумную подругу.

– Поклянись мне Великой матерью, – вдруг сказала Агриппинилла, подняв рыжую голову, – что, если у нас родятся девочка и мальчик, мы поженим их.

– Клянусь, – твердо ответила Юния и поцеловала ее заплаканные покрасневшие глаза.

Шум в коридоре заставил их насторожиться. С треском откинулся сорванный нетерпеливой рукой занавес, и перед молодыми женщинами предстал Калигула. Его зеленые глаза метали такие яркие молнии, что подруги сжались от страха, и руки Юнии еще крепче обхватили Агриппиниллу, желая уберечь от гнева брата.

Ругательства, обрушившиеся на голову несчастной сестры, опять заставили ее расплакаться.

– Скажи спасибо, что я не взял розги! Тебя следовало выпороть! Благодари Харикла, взявшего с меня слово не бить тебя!

– Гай, успокойся, – ласково сказала Юния. – Твоя сестра вне опасности, и малыш тоже. Харикл вовремя остановил кровотечение. Ливилла тоже заслуживает ласкового слова, если б не она, неизвестно, что могло произойти. Она проявила твердость духа, не впала в панику и умело распорядилась о надлежащем уходе, пока не появился врач.

Гнев Калигулы понемногу остывал. Слова Клавдиллы подействовали успокаивающе, и он, не сопротивляясь, вышел, когда она взяла его под руку и жестом дала знать, что хочет говорить с ним.

Но Гай, оказавшись с ней наедине за занавесями ойкоса, уже не был настроен на серьезный разговор. Он без слов увлек ее на мягкое ложе и принялся осыпать страстными поцелуями. Клавдилла вначале с сердитым лицом отбивалась, но вскоре притихла, поддавшись его горячности.

– Я, наверное, схожу с ума, – смеясь, сказал Гай после недолгих любовных игр, – но стоит мне лишь посмотреть на тебя, как иступленное желание охватывает меня и больше ни о чем я не могу и помыслить, кроме твоего роскошного тела, высокой груди, стройных ног. А какое дивное у тебя лоно! Ты догадываешься об этом, моя звездочка? Малейшее воспоминание о нем охватывает огнем мою мужскую силу. Знаешь, иногда ночью я просыпаюсь, испуганный, рядом ли ты. Или вдруг наше счастье лишь привиделось мне, навеянное чарами жестокого Морфея? Твое легкое дыхание успокаивает меня, и я долго любуюсь твоим прекрасным лицом, нежно целую щеки цвета лилий, глажу волосы, подобные лунному свету, и чувствую себя самым счастливым из живущих на этой земле. И продолжение сна уже настолько легко для меня, потому что, засыпая, держу твою руку и вижу опять тебя, моя Венера, танцующей в прозрачной накидке.

Влажно заблестели глаза Юнии.

– Что ты, любовь моя? – встревоженно спросил Гай, трогая пальцем радужную капельку на лилейной щеке.

– Это слезы счастья, мой вечный возлюбленный. Это восхитительное чувство переполняет меня, когда слышу твой ласковый голос и чувствую твое дыхание на своей щеке. Ведь и я пробуждаюсь часто и в полутьме долго смотрю на твой гордый профиль, и не всегда верю в явь, что моя детская любовь пережила разлуку и сохранилась нетронутой. И ужас охватывает меня при мысли, что мы могли бы никогда не свидеться вновь.

– Ужели ты думаешь, что не сумей я уговорить Тиберия, то не помчался бы в Александрию искать тебя? Так или иначе, но мы были бы вместе. Даже не мы решали нашу судьбу, ее определили боги с нашего рождения.

Еще долго шептал Гай слова любви, пока шаги за занавесями не спугнули влюбленных. Тихий кашель Харикла возвестил о его присутствии, и Юния почувствовала, как покраснели ее щеки – они опять нарушили его предписание воздерживаться от близости.

– Уходи, Харикл! Мы не занимаемся ничем запретным, – соврал Калигула, и тихие шаги удалились, нарушив очарование уединения.

Юния сразу посерьезнела, вспомнив о несчастной Агриппинилле.

– Что будем делать с твоей сестрой? – спросила она, прижимаясь к супругу.

– У меня нет слов о том, – сердито сказал Гай.

– Сделанного не воротишь, – ответила Клавдилла. – Главное, что она не успела нанести вред ни себе, ни ребенку. Ты должен понять ее отчаяние, после того как Агенобарб так опозорил ее.

– Несносный Домиций! – досадливо протянул Калигула. – Тюрьма так и не научила его ничему. Он по-прежнему кутит, пьянствует и вдобавок ко всему на чем свет стоит ругает Макрона. Его гложет ярость при мысли, что тот отпустил его на свободу и по неизвестной причине замял дело. Несмотря на мою былую привязанность к этому свирепому вепрю, я считаю, что он не имеет ни малейшего права издеваться над моей сестрой, к которой ты, я вижу, благоволишь. Я разведу их. Пусть живет во дворце и рожает своего ребенка здесь.

– Тебе известно, что он открыто живет с блудницей Пираллидой? Она опутала его своими чарами, он и дышать без нее не может.

– Домиций всегда отличался неумением находить золотую середину в своих поступках. Неужели ты не поняла этого, когда, влюбившись в тебя, он решил, что покорит тебя образом Аполлона, и всевозможными способами, невзирая на насмешки, пытался достигнуть поставленной цели. Он даже забыл, чья ты невеста. Слава Гимену, я был так уверен в тебе, что даже не счел нужным омрачать нашу любовь ревностью.