Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! - Майкл Иннес

– Было шестое послание? Возможно, я вам его процитирую. «И ворон, каркая, ко мщению зовет».

Эплби буквально подпрыгнул:

– Джайлз! Как вы узнали?

– С помощью вашего любимого метода, Джон. Исключением.

Эплби взял его под руку.

– А вот тут, – произнес он, – настало время неторопливой беседы скромного ученого с полицией.

– Уверен, – начал полковник Сэндфорд, стоя у камина и говоря несколько застенчивым и в то же время отеческим тоном, – что все вы пережили очень непростое время, очень непростое.

Уже был произведен арест, известия о нем облетели весь дом, первое потрясение улеглось и начало сменяться огромным облегчением: безумный кошмар неизвестности и напряженного ожидания закончился. И вот теперь, в половине десятого вечера, начальник полиции собрал небольшую группу людей в малой гостиной. Он явно был доволен, ликуя от осознания того, что предпринял энергичные действия и что в Уайтхолле воцарилось спокойствие. Однако держался он скромно и полуофициально, что делает солдата, выступающего в роли полицейского, еще более привлекательным в глазах обитателей Скамнум-Корта. И эта линия поведения являлась совершенно правильной. Герцог мог бы взять обратно свои замечания по поводу портвейна.

– Время смятения и тревоги, – подчеркнул полковник Сэндфорд. – И поэтому я считаю, что вы вправе получить объяснения по поводу того, как разрешилось это дело. – Он на мгновение задумался. – Возможно, это не совсем верное выражение. Точнее сказать, вправе получить объяснения, каким образом мы достигли теперешнего положения дела. И поскольку все вы, согласно статус-кво, будете привлечены в качестве свидетелей, я не думаю, что мне следует посвящать вас во все оперативные подробности. Это будет выглядеть некорректно, весьма некорректно. Однако я намерен попросить мистера Готта, который систематизировал и свел воедино все факты, изложить вам краткое описание дела. Будьте любезны, мистер Готт.

Мистер Готт выглядел так, словно у него полностью отсутствовало желание быть любезным. Однако он отовсюду ощущал на себе выжидательные взгляды, от которых не было спасения. Отказаться значило выставить себя фокусником, сходящим со сцены, так и не продемонстрировав широко разрекламированного трюка. Готт поглубже вжался в глубокое и просторное кресло и начал осторожным и вместе с тем непринужденным тоном:

– Дело изобиловало противоречиями, и даже теперь трудно разобраться в них. Например, существовали все признаки преднамеренного убийства, к тому же убийства, в буквальном смысле объявленного под звук фанфар. Однако я не знаю, что убийство замышлялось. И я совершенно уверен, что не существовало намерения стрелять в лорда Олдирна. Когда появились первые подозрения в этом, действительно можно было увидеть некоторые признаки определенности.

По малой гостиной пробежал шепот, приглушенный и какой-то хрупкий, словно стоявшие вдоль стен китайские вазы. Он напоминал нетерпеливое бормотание публики перед волшебным появлением Исчезающей Дамы.

– И вновь загадка казалась непостижимой. Но в каком-то смысле она не задумывалась таковой. И когда понимаешь, что она таковой не задумывалась, появляется шанс, что она таковой не окажется. Если это не совсем понятно, я изложу иначе. Дело отличалось театральностью. Как все мы с самого начала ощутили, в нем присутствовал элемент показной демонстративности. Что же именно выставлялось напоказ? Я стал свидетелем интересного разговора по этому вопросу между мистером Эплби и сэром Ричардом Нейвом. Мы подробно остановились на точке зрения о том, что демонстрировался мотив, что особые обстоятельства гибели лорда Олдирна содержали в себе таинственную и вместе с тем очень реальную манифестацию мотива. Так вот, мотив, уже объявленный в посланиях, присутствовал – месть. Учитывая главную проблематику «Гамлета», мы сошлись на концепции отсроченной мести. В данном случае мы оказались недалеки от истины, поскольку подобная точка зрения, мне кажется, неоднократно высказывалась. Тем не менее разработка выставленного напоказ мотива оказалась своего рода отвлекающим фактором. Она отвлекала от вопроса: демонстрировалось ли что-нибудь еще?

Отсутствие ответа на этот вопрос, как мне кажется, откладывало решение на очень долгий срок. Мистер Эплби, проанализировав все события, ставшие ему известными и с которыми он столкнулся, пришел к заключению, что главным в деле стал элемент сговора. В конечном итоге ему пришлось иметь дело со значительным числом людей – по-моему, с десятью, – любой из которых мог быть убийцей Олдирна. Однако каждому из них потребовался бы сообщник для совершения одного или более действий, предположительно связанных с делом. Так вот, расследование только лишь по этим направлениям в конце концов закончилось бы ничем: по той простой причине, что сговора не было. После этого было бы вполне естественно выяснить, каким образом преступнику удалось проделать все самому, создав видимость того, что было невозможно совершить все им содеянное, не имея сообщника. Но это расследование также оказалось бы безуспешным, поскольку оно основывалось бы на неверном посыле. Факты таковы: мистеру Эплби представлялось, что ни один из причастных людей не мог совершить всех действий. На самом деле один из них мог совершить все. Однако внешние признаки противоположного явились не чем-то подстроенным преступником, а цепью случайностей.

Таким образом, я говорю, что решение откладывалось на долгий срок при отсутствии ответа на вопрос: демонстрировалось ли что-нибудь еще, кроме мотива? И этот вопрос должным образом не рассматривался. Так получилось, что в определенный момент ответ на него оказался у меня под самым носом. Вы поймете излагаемую мной точку зрения, хотя изложить ее – это на самом деле предугадать. В этом деле присутствовал элемент тщательно спланированного поединка. Преступник выставлял напоказ некоторые вещи, которые можно было заметить или не заметить. На самом деле он вводил извращенный соревновательный элемент. И во время совершения всех своих действий преступник не сделал ни одной ошибки: улика находилась лишь там, где она подбрасывалась.

Однако теперь позвольте мне задать некоторые вопросы в том порядке, в каком они возникали.

Почему лорда Олдирна убили посреди постановки «Гамлета»? Это первый вопрос, и не понадобилось много времени, чтобы понять, что он недостаточно точно поставлен. Лучше сформулировать его так: почему лорда Олдирна убили в третьем акте, четвертой сцене, на двадцать третьей строке «Гамлета», поставленного в Скамнуме? Вот тогда появлялся очевидный ответ: потому что лорд Олдирн находился один в небольшом замкнутом пространстве и потому что в тот момент все в пределах слышимости ожидали, что он станет действовать определенным образом. Он должен был позвать на помощь.

Теперь из заключения экспертов – полагаю, из наличия микрочастиц пороха – нам известно, что лорда Олдирна застрелили с довольно близкого расстояния. Отбросив вероятность того, что в него стреляли сверху, становится ясно, что убийца вышел на середину задней сцены. Здесь возникает второй вопрос. Зачем убийца сделал это? Зачем отказываться от безопасного прикрытия занавесов, откуда тоже можно выстрелить, и выходить, весьма вероятно при этом попадая в поле зрения суфлера? Три вещи предлагают ответ: послания, ответ на первый вопрос и некоторое навязчивое воспоминание о балете «Предзнаменования», о котором мне поведал мистер Эплби. Мистер Эплби вспомнил Судьбу или Участь, чью угрожающую фигуру внезапно замечаешь стоящей на краю сцены. Судьба, воздаяние, месть – вы видите, какую цепочку выстроил мистер Эплби. Вы также видите, что должно было произойти на задней сцене. Мститель, уже столь явно угрожавший Олдирну посланием, подброшенным в его машину, должен был выступить вперед, несмотря на огромный риск быть замеченным мистером Боузом, и лицом к лицу сойтись со своей жертвой. И вы представляете особое наслаждение, которое сулило это действие. В те предсмертные секунды, когда Олдирн узнает напавшего на него и его намерения, он окажется беззащитным. Он мог бы позвать на помощь словами, машинально пришедшими ему в голову, – и никто в зале не усомнился бы в том, что это слова зовущего на помощь Полония: «Помогите! Эй!» И это со структурной точки зрения объясняет, почему убийство произошло именно в этом месте «Гамлета», и относительно этого любое декоративное представление о манифестации присутствующего в пьесе мотива являлось вторичным. Все это было задумано с дьявольской изощренностью.