Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! - Майкл Иннес

– Смею заметить, что если бы у сэра Ричарда Нейва не было брата, также занимающегося медициной, то он так бы и остался вне подозрений.

Он навлекал на себя подозрения. Полагаю, он знал о своем безумии, что создаваемый им состязательный элемент представлял его здравую половину, с научной беспристрастностью взиравшую на его растущее безумие и пытавшуюся не допустить, чтобы безумец не вырвался на свободу. Возможно, это слишком сложно, что это одна из тонкостей его профессии. Мы никогда этого не узнаем. И я не забываю, что в юридическом смысле Нейв не безумен, далеко не безумен. Я не отрицаю, что в последнем случае он не невменяемый преступник, а просто преступник.

Он навлекал на себя подозрения серией показных действий, не скрытно намекая на свой мотив, а почти в открытую заявляя о себе. Эти показные действия – я имею в виду, конечно же, послания – подверглись тщательному изучению. Но именно эта тщательность скрывала содержавшийся в них ключевой момент. Касательно посланий мистер Эплби задавался двумя вопросами: когда и как? Когда их послали? Каким способом? Какой из возможных подозреваемых мог составить и отправить то или иное послание? Существовал, конечно же, другой вопрос: зачем эти послания? Однако ответ казался столь очевидным, что над этим аспектом долго не раздумывали. Послания являлись просто способом актерствующего преступника объявить о своих намерениях. «Гамлет, отомсти!» Это первое послание, отправленное мистеру Криспину в палату общин, и на нем не стоит долго останавливаться. Там все просто и по существу: сочетание угрозы и предстоящей постановки пьесы. Второе послание – лорду Олдирну – в свете последовавших событий видится прибавляющим мрачного драматизма. В машине, провезшей лорд-канцлера под стенами Скамнума, найдены слова леди Макбет о еще одной предопределенной жертве.

Охрип и ворон,

Тот, что прокаркал с моих стен

О Дункана зловещем появлении.

Следующее послание, адресованное мистеру Гилби, содержало пару строк из «Тита Андроника», которые лишь повторяли мысль о мести.

И прошепчу им имя страшное свое:

То месть, она заставит всех обидчиков дрожать.

Слово «обидчик», сделало послание чуть более конкретным. Тем не менее именно на этом послании мистер Эплби задержался, чтобы задаться очень важным вопросом: зачем все эти послания? Они производили неодинаковый эффект. Зачем преступник, столь аккуратный в своих «демонстрациях», отправил целых пять посланий с различной степенью воздействия? Ответ мистера Эплби, разумеется, оказался точным: разнообразие посланий представляло собой вызов. Преступник как бы заявлял: «Смотрите, сколько посланий я могу отправить, и всякий раз по-иному, и все мне сходит с рук». Но кроме вопроса «Зачем столько много посланий?» существовал еще один вопрос: зачем именно эти послания?

И именно этому вопросу следовало стать главенствующим после следующего послания, прозвучавшего из диктофонного аппарата доктора Банни: «Я не крикну: Гамлет, отомсти!» Способ доставки этого послания был эффектным, однако само послание кажется бессмысленным. В свете последовавших событий какую цель могло преследовать подобное «отречение»? И тут я должен сказать, что мне стыдно за себя. Мне не удалось сразу же определить источник этого послания. И с каким-то упрямством, которое, возможно, вызовет сочувствие у профессора Маллоха, я отказался от поиска источника. Я не придал этому делу особого значения и не собирался терпеть поражение по поводу того, что я знал наверняка. На самом же деле фраза «Я не крикну: Гамлет, отомсти!» происходит из стихотворения Сэмюеля Роулендса «Ночной ворон». Я вспомнил об этом в тот момент, когда случайно взглянул на телеграмму Нейва, отправленную им сегодня утром под наблюдением полиции и отменявшей прием пациента. Обычно телеграммы подписываются только фамилией, но поскольку у Нейва есть брат, тоже занимающийся медициной, он расписывается иначе. Я взглянул на подпись «Р. Нейв» и сразу же почувствовал, что тут кроется нечто, похожее на анаграмму.

Воцарилось недолгое молчание. Питер Марриэт, слишком зачарованный происходящим, преодолел свою застенчивость и спросил:

– Скажите, пожалуйста, а что такое анаграмма?

– Когда вы из букв одного слова или нескольких слов, путем их перемещения, получаете другое слово. Здесь же я обратил внимание на согласные «р», «н» и «в» в подписи «Р. Нейв», – нравоучительно ответил Готт, – и, меняя их местами, получается «в», «р» и «н», то есть те, из которых складывается слово «ворон». Другими словами, Нейв – хотя и весьма изощренным способом, что характерно для нынешних психоаналитиков – поставил свою подпись под двумя из пяти изначальных посланий. На самом деле под тремя. Ворон охрип, цитата из «Ночного ворона». И второй отрывок из «Макбета», который прозвучал ночью из радиограммофона и который я выключил перед словами не о вороне, а о карканье и «грачином лесе». Когда нынче вечером мистер Эплби сообщил мне, что получено шестое послание, я смог дословно разгадать его. Поскольку было одно послание, самое меткое из всех, которое не поступило: послание, где ворон, месть и «Гамлет» связаны воедино. Большинство из вас помнит, что я имею в виду: восклицание Гамлета в пьесе «И ворон, каркая, ко мщению зовет». Мистер Эплби почти ждал дальнейших посланий. И эти слова Гамлета были сказаны ему по телефону несколько часов назад. Звонок, как смог сообщить ему телефонист из коммутатора, был сделан из комнаты Нейва. Когда мистер Эплби ринулся туда, он обнаружил рядом с телефоном принадлежавший Нейву томик Шекспира, открытый на той самой странице. На полсантиметра ниже этой строки экспресс-анализ выявил свежий отпечаток указательного пальца правой руки Нейва. Это стало концом – или совсем не концом – дела. Повторяю, в Нейве присутствовало нечто, что не позволило убийце скрыться. Он дал полиции ниточку, и когда расследование, казалось, застопорилось, снова подбросил улику. «И ворон, каркая, ко мщению зовет».

* * *

Готт слегка переменил позу.

– Я сказал – совсем не концом дела. Даже на этой стадии существовала загвоздка. Но прежде чем перейти к ней, позвольте мне вкратце изложить то, что, по моему мнению, произошло, и рассказать о некоторых важных моментах, которые я еще не упомянул, например, о железном кресте.

Не будь железного креста, я полагаю, не было бы и убийств. И именно из-за железного креста возникла та заминка в деле в том аспекте, как оно видится публике. Однако начну с самого начала.

Вот лорд Олдирн, подлинный символ некоего старого миропорядка. Он, повторяю, государственный деятель, философ и теолог. Его творения широко известны, они стоят на полках большинства думающих людей, включая, как мне известно, мистера Эплби. И вот снова сэр Ричард Нейв, другая типичная фигура: ученый, закоренелый номиналист, воинствующий атеист – в чем многие из вас сумели убедиться из разговоров с ним – и ярый обличитель суеверий, духовенства, обрядничества и всего прочего. Что же происходит потом? Решает ли Нейв покончить с символом всего, что противостоит ему? Думаю, что нет. Но он совершает нечто другое. Частично из-за некой потребности своего характера и частично, как я предположил, подвергнувшись влиянию нынешнего идеологического терроризма, он начинает плести паутину разрушительных фантазий вокруг фигуры Олдирна. У меня в голове засели две его фразы, по-моему, сказанные им относительно детективных романов и фильмов-боевиков: «здоровая трансформация подавляемых преступных наклонностей в фантазии» и «предохранительные клапаны». Сейчас вполне возможно, что придумывание воображаемых преступлений есть «здоровая трансформация» и все такое. Я не знаю. Но то, что сделал Нейв, представляло собой нечто иное: он начал обдумывать и представлять себе преступление против реального человека, которого он по-настоящему ненавидел. Вообразить, что это являлось предохранительным клапаном, – психологический дилетантизм. И настал момент, когда влечение перешло границы фантазии и стало мало-помалу воплощаться в реальность.