Шотландия: Путешествие по Британии - Генри Воллам Мортон

Аналогичная картина наблюдается и в Берике. Рыбакам надо просто перегородить гигантской сетью этот рыбный поток. Однако по закону сеть нельзя держать в воде больше двадцати минут. И потому, чтобы сэкономить время и наловить больше рыбы, рыбаки использую две сети: пока одну из них вытягивают из воды, вторую в то же время забрасывают. Рыбный промысел под Бериком — беспрерывная драма, продолжающаяся двадцать четыре часа в сутки.

Вот на берегу возникло движение: двадцать минут истекли, и рыбаки приготовились вытаскивать сеть!

Как только мужчины взялись за веревки, тут же от берега отчалила лодка со второй сетью (по виду она напоминала сабо — этакий деревянный башмак с хищно заостренным, как у викингской ладьи, носом). Она плавно заскользила по длинным морским волнам и остановилась, отойдя на нужное расстояние. С кормы в воду шлепнулась огромная сеть, которая опоясала уже загруженную рабочую сеть. Это была своеобразная подстраховка: если какому-нибудь не в меру шустрому лососю и удалось бы выскользнуть из плена, то он бы неминуемо угодил во вторую сеть.

Однако сейчас никто даже не смотрел в сторону лодки. Все взгляды были прикованы к первой сети, вернее, к водному пространству, отмеченному чуть подрагивающими поплавками. С начала там ничего не происходило. Затем, когда рыбаки подтянули сеть почти к самой поверхности, вода забурлила, заходила ходуном, словно в процессе кипения.

— Вот это рыбина! — завопил какой-то мальчишка.

— Да-да! Фунтов на двадцать потянет! — поддержал его стоявший рядом мужчина.

В бессознательном волнении он вцепился мне в руку, но, кажется, сам того не заметил. Пожилой джентльмен в брюках гольф, державший в руках шляпу с наживкой для лосося, вдруг побледнел, будто ему стало дурно. И тут вся толпа, собравшаяся на берегу, пришла в движение: мужчины кричали, указывая в воду и хлопая друг друга по плечу, собаки истошно лаяли. Тем временем сеть подтащили на мелководье, и мы смогли разглядеть ее нижнюю часть, которая на профессиональном жаргоне рыболовов именуется «пазухой». Она была полна серебристой рыбы — прыгавшей, бившей хвостами, отчаянно сражавшейся за жизнь. Это выглядело ужасно! Своей решимостью они могли бы посрамить и акул.

Вот уже половина сети на берегу. Угодившие в нее лососи, казалось, чувствовали смертельную угрозу. Минут двадцать они активно боролись, а затем, сдавшись, сникали и лежали неподвижно. Люди вытаскивали рыбу из сети и раскладывали на берегу. Оказавшись на камнях, лососи в последний раз ударяли разок-другой хвостом и замирали.

Но на другом конце сети, в «пазухе» продолжалась отчаянная схватка за жизнь. Не осознавая власти невидимой сети, лососи подпрыгивали в воздух. Один такой четырехфутовый красавец угодил головой в ячейку сети, да так и застрял в ней.

Вытащив сеть на берег, рыбаки подсчитали улов: тридцать два лосося весом от пятнадцати до тридцати фунтов.

Старый рыбак с наживкой теперь уже выглядел определенно больным…

Я обратил внимание, что у многих рыбин виднелись более или менее свежие царапины на брюхе. Мне подумалось, что это результат недавней борьбы.

— Ничего подобного, — сказали мне, — это следы от тюленьих укусов. Каждый из этих лососей с красными отметинами в свое время едва избежал гибели…

Тем временем почти стемнело, и я почувствовал, что сыт по горло этим спектаклем. Каждый раз повторялось одно и то же: сеть забрасывали, затем вытягивали. Иногда в ней было десять лососей, иногда двадцать или даже больше.

Однако энтузиазм рыбаков не угасал, и они намеревались продолжить лов до самой полуночи. С полдюжины мужчин всем весом навалились на весла, пытаясь вывести лодку на глубину вопреки сопротивлению накатывавших волн. Я же смотрел издали на их силуэты, четко вырисовывавшиеся на фоне жемчужно-серого моря, и думал, что это самое живописное зрелище в Шотландии. Объединенные общим трудом люди — это всегда достойно уважения. Но рыбаки и хлебопашцы виделись мне ключевыми фигурами в нашем мире. Две профессии, которые живут вечно и сохраняют свою значимость на протяжении веков.

10

Серым дождливым днем я выехал из Берика и направился в королевский город Селкерк.

Это выдающееся место с богатейшей историей. Его рыночная площадь — треугольная, с увенчанным шпилем зданием ратуши — несет отпечаток чего-то французского. Лично я бы не удивился, если бы на моих глазах выехали Атос, Портос и Арамис и, спешившись, отправились бы опрокинуть стаканчик-другой во «Флисе».

Невзирая на противный дождь я прогулялся по городу, за что и был вознагражден массой полезных сведений. Оказывается, Эндрю Лэнг родился в Селкерке. Известный исследователь Мунго Парк тоже был уроженцем этого города, о чем свидетельствовал памятник на одной из улиц Селкерка. Если верить памятной табличке, Роберт Бернс как-то останавливался в старой (ныне исчезнувшей) гостинице под названием «Форест Инн». А перед зданием городской ратуши стоит памятник Вальтеру Скотту, и однажды возле него появился старик с волынкой в руках. Это был некто Джон со Ская, в свое время служивший волынщиком в Абботсфорде. Он долго и пристально разглядывал статую бывшего хозяина, затем принялся маршировать вокруг нее, наигрывая любимые напевы Вальтера Скотта. Однако силы у старика уже были не те: на середине «Земли верных» он сбился и замолчал. После этого старый Джон опустился у ног любимого хозяина, и из груди его вырвались рыдания.

И все же самое сильное впечатление на меня произвел мемориал, посвященный битве при Флоддене. Это памятник, на котором высечено всего два слова: «Флодден-Филд». И все. Нигде в мире мне не доводилось видеть более трогательного и красноречивого посвящения. Несмотря на свою простоту (а может, как раз благодаря ей), памятник воплощает квинтэссенцию человеческой скорби. Мне бы очень хотелось познакомиться с автором мемориала — человеком, написавшим эти два гениальных слова. Пока я стоял перед памятником, в голову мне пришла безумная идея посетить знаменитое поле боя. Я никогда не бывал там. Но идея действительно отдавала безумием, ибо дождь к тому времени разошелся не на шутку и, судя по всему, в ближайшие два часа не собирался заканчиваться.

И тем не менее я решил рискнуть. Свернул в узкий переулок, по центру которого тянулась глубокая колея, доверху заполненная дождевой водой. Миновав деревянные ворота в конце переулка, я оказался у подножия зеленого холма. Перспектива подъема по скользкому, размокшему склону меня не радовала, но отступать не хотелось. Пришлось карабкаться по мокрой траве. Забравшись наверх, я постоял перед мемориальным каменным крестом и окинул взором пейзаж, открывавшийся с вершины холма. Вдалеке слева виднелись Эйлдон-Хиллс — на фоне плоской равнины они напоминали корабль, захваченный врасплох отливом. А позади этих холмов маячили следующие — Ламермурские, чьи округлые вершины терялись в серых облаках. Это и был Флодден.

Существуют такие места на свете, которые не слишком надеешься обнаружить на географической карте мира. А обнаружив, удивляешься. Помнится, нечто подобное я испытал, когда подъезжал на поезде к Риму. Или в Вифлееме… Или в Тинтагеле… То же самое у меня приключилось и с Флодденом. Странно было видеть, что Флодден — знаменитый Флодден, возвеличенный вековыми стараниями поэтов и летописцев — на поверку оказался обыкновенным зеленым холмом, на склонах которого флегматичные овцы щипали мокрую траву.