Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия - Виктор Зименков

– Куда их? – спросил Вышата, заметно волнуясь.

– Нечто не знаешь? – лукаво прищурившись, сказал Филипп.

– Боязно.

– Дурак!.. Помоги лучше одеться.

Под утро разбушевалась метель. Она сыпала снега на притихший, заждавшийся недругов город, билась о стены тугим обжигающим ветром, вызывала кого-то на смертный бой, а то жалобно, будто потрясенная от горя мать, причитала по русской земле, ее сыновьям и дочерям.

В середь непогодья учинился в Кремле шум немал. Он всколыхнул засыпанный город, повис над утонувшими в сугробах улочками, просыпающейся Маковицей и затем стал медленно затихать. Поутру все только и говорили о приключившейся замятие.

Дрон, Копыто и иные крестьяне еще затемно принялись разметывать тын. Тын огораживал осадный двор загородного монастыря и так близко подступал к крепостной стене, что Василько повелел его снести. «Как полезут на приступ татары, так будет нам от этого тына теснота великая и препоны многие», – рассуждал Василько.

Работающим досаждали морозец и монахи, но особенно мерзлая земля. Крестьяне разложили подле тына костры, отогревали землю. Костры стали испускать такой дым и чад, что нельзя было видеть стены. Монахи заголосили, запричитали и стали угрожать, что призовут воеводу. И впрямь, вскоре наехал Вышага, который принялся бранить крестьян, отходил плеткой Карпа, наказал погасить костры, а менее чем наполовину разметанный тын оставить в покое.

Крестьяне, загасив костры, решили поотдохнуть. Они не тронули только один костер, подле которого сели греться.

– И что это наш господин будто взбеленился? Дома сколько мучились, когда его тын метали, и здесь не успели дух перевести после тяжкой дороги, как он опять за свое, – пожаловался Копыто.

– Нелепицу задумал, – было охотно присоединился к товарищу Дрон. Но спохватился, поджал губы и настороженно посмотрел на Павшу.

Павша тяжело вздохнул и стал палкой ворошить уголья в костре. Костер зачадил и выпустил сноп искр.

– Зачем ворошишь? – проворчал Дрон и отворотил лицо.

– А по мне хоть тын разметать, хоть новый град городить – все едино, только бы от татар уберечься! – признался Павша.

Дрон шумно сплюнул и выругался.

– Я, как ударили затемно в колоколы, порешил, что татары пришли, – поведал Копыто и после некоторого раздумья признался: – А страх меня какой обуял, аж сейчас поджилки трясутся!

– И с чего это такой шум подняли? – спросил Павша.

– Нечто не ведаешь? – живо спросил Карп. Сам он не только знал причину переполоха, но уже успел побывать на месте, откуда разносился шум. Ему не терпелось рассказать, что увидел; он был доволен, что многие крестьяне не знают, отчего шумели. – Ночью переветников ловили! А как поймали, вздернули на деревах! Висят те переветники высоко. Я уже хотел сапоги с них снять, да куда там… А всего переветников двое, сами из бояр, собою зело страшны. Один, такой тучный, рот так раскрыл, что твой кулак войдет, и наружу язык вывалился.

Карп посчитал, что его слова не передали крестьянам тех чувств, которые испытал он, рассматривая повешенных. Потому он выпучил глаза, свесил голову набок, раскрыл рот, высунул к углу губ розовый кончик языка и застыл в таком положении, не догадываясь, что вид его не столько страшен, сколько смешон. Крестьяне заулыбались.

– Что рожи-то скалите? – обиделся Карп. – Славные родом мужи висят, словно тати, а вы насмехаетесь!

– Да что… я так, – смутился Копыто и отодвинулся от Карпа.

– И поделом тем боярам! – молвил Дрон. – Как стоит на земле тишина – проходу от них нет: то одному дай, то другому; а как рать встала – не у кого обороны поискать!

– Я тех бояр знавал: лихоимцы и нечестивцы, – подал голос дьячок. Он сидел на корточках ближе всех к огню и потому морщился и часто вытирал выступавшие слезы.

– Лихоимцы и нечестивцы! – передразнил дьячка Карп. Он уже хотел было распалиться, но желание дорассказать увиденное пересилило досаду: – А подворья тех бояр людишки вчистую разграбили, – пылко продолжил он. – И клети, и погреба, и подклет – все опустошили. А на дворе жита, сена понасыпано… Хотели было хоромы пограбить, но воевода не дал. Теперь в этих боярских хоромах кучковские поживают.

– Повезло им, – с завистью рек один из крестьян. – Теперь кучковцам и осада всласть.

– Как это мы проспали, – потужил Павша.

– Чья бы корова мычала, а твоя молчала! Мои чада в холодной стрельнице зябнут, а твои подле печи сидят! – раздраженно упрекнул Карп.

Павша покраснел. Аглаю с чадами приютил в своих тесных хоромишках приворотный сторож, что вызвало зависть крестьян.

– Да разве я один такой? – робко стал оправдываться Павша и невольно посмотрел на Дрона, которому за меха удалось найти для семьи теплый угол.

Дрон удрученно покачал головой и сказал:

– Беды, беды… как в осаде сидеть будем? Жито вздорожало сверх меры. На Маковице кадь ржи продают за двенадцать гривен! Видано ли такое?

– Соли нетути, – добавил Копыто.

– Глядишь, изомрем и без татар от глада, – тяжело вздохнув, продолжил Дрон.

– И мороз донимает так, что моченьки нет, – поежился дьячок. – Когда только это осадное сидение кончится?

– Погоди, придут татары – не так запоешь! – зло сказал Карп.

– А может, не придут татары? – Копыто затронул сокровенную, еще теплившуюся у многих крестьян надежду.

– Спаси, Перун-громовержец! – воскликнул крестьянин. Его звали Киянин, потому что он несколько лет назад пришел в село из Киева.

– Ей-ей, я бы тогда избенку добрую поставил! – размечтался Копыто.

– Вестимо, не придут! Уже другой день на стороже сидим, а их все нет и нет, – встрял в беседу Евсейка и тут же осекся, заметив гневный взгляд отца.

Подле костра повисла тишина. Верно, крестьяне размечтались, что и впрямь татары поворотят в свои степи, и тогда они поедут всем миром домой, и путь в село покажется им скорым и веселым, и по-доброму они заживут на земле. Но Дрон разом отрезвил односельчан:

– Нет, придут татары! Коли бы поворотили они прочь, не стали бы тогда бояр вешать.

– Пусть только объявятся, я из того Батыги черева выпущу! – расхрабрился Карп. Здесь Микулка, стоявший поодаль от гревшихся, всхлипнул и убежал.

– Чего это он? – удивился Копыто.

– Отец его пропал этой ночью, – объяснил тихо Карп.

– Как? – насторожился Киянин.

– Стоял в сторожах и пропал, – поведал Карп.

– Удивительно мне это исчезновение, – сказал Дрон.

Копыто, щурясь, посмотрел на стену и произнес:

– Может, с заборал свалился?

– Пьяный он, что ли, был? – молвил Дрон.